Безболезненные роды на методе Бутейко

Документальный роман-трилогия: «Открытие доктора Бутейко»
Том третий «Ей ЗАПРЕЩАЛИ рожать!». Часть 2

Содержание:

Перейти к главам 1-6>>

Глава 7. Метод Бутейко, оказывается, берет свое и чисто автоматически

Глава 8. Невзгоды и удачи

Глава 9. Соколовская становится методистом Бутейко

Глава 10. Первое собрание «желающих»...

Глава 11. Почему широко пропагандируемое глубокое дыхание на деле оказалось нашим смертельным врагом?

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

МЕТОД БУТЕЙКО, ОКАЗЫВАЕТСЯ, БЕРЕТ СВОЕ И ЧИСТО АВТОМАТИЧЕСКИ

• вера в себя всегда пригодиться;
• ПОБЕДА!! Болезнь отступает! Людмила выходит, наконец на работу;
• чистки организма больной на рубеже контрольной паузы в двадцать секунд. Облегчение чистки употреблением внутрь собственной урины;
• цистит и пиелонефрит не выдерживают оздоровительного натиска!

 К вечеру, как и обещал, к Соколовской пришел Еремин. Людмила подробно пересказала ему события этой «страшной» ночи.
- Но, Люда! – не выдержав, прервал ее Илья Сергеевич. – Ведь это у тебя прошлатипичная Бутейковская чистка!! Не ужасаться надо, а радоваться. Болезнь уходит!
- Да ведь я-то методом Бутейко не занималась!.. – В сердцах воскликнула ереминская подопечная.
Илья Сергеевич даже захлопал в ладоши.
- Великолепно! – он привычно огладил левой рукой свою клинообразную бородку. – Это только доказывает, что твой организм оказался умнее, чем ты сама.

Лишь значительно позже Соколовская поняла глубинную суть этой, вроде бы, мимоходом брошенной Бутейковским учеником фразы. Ведь беспокойный, мятущийся в вечных поисках каких-то неопровержимых доказательств всего происходящего, ум научного работника (а Людмила относилась именно к их числу) не позволял «гнилым интеллигентам» сразу, правильно воспринимать метод неординарного ученого.
И организм больного интеллектуала и впрямь переставал прислушиваться к доводам «холодного рассудка». Он просто начинал автоматически выполнять Бутейковскую программу. Происходило самопроизвольное уменьшение глубины дыхания. Без участия поверхностного сознания.

- …Все это доказывает, что можно даже не верить в метод Бутейко и, тем не менее, получить от него пользу, - продолжал развивать свою мысль Еремин. – То есть, метод Бутейко иногда действует и вопреки вере самого пациента. Хотя с верой-то, конечно, всегда более эффективно.., - тут же добавил Илья Сергеевич.
Он вновь поправил Людмиле спину. Проделал свой массажик со всеми сопутствующими ему натираниями. А, заодно, и провел со своей пациенткой сеанс психотерапии, в который он, по образованию социолог, безусловно, знал толк.
Эти «сеансы» Еремин не прекращал и при их последующих встречах. Суть их сводилась к тому, чтобы постараться каким-то образом выкорчевать из сознания больной мысль о ее физической (да и моральной) ущербности.
Такой психический настрой (негативное отношение Людмилы к самой себе, как к законченной неудачнице) определенно мешал скорейшему и полному выздоровлению Соколовской.
У нее за время долгой болезни (и Еремин сразу отметил это по обрывочным репликам) сформировался естественный для каждого хронического больного комплекс неполноценности. Неверие в свои силы, осуждение самою себя как слабой, совершенно ни на что не годной и пропащей личности, так и читалось на исхудавшем и заострившемся личике страдалицы.
И Илья Сергеевич решительно взялся за дело. Здесь он, правда, несколько отступал от указания Бутейко не примешивать к его методу никаких психоэффектов. Но Еремин хорошо знал, что эти указания ученого вызваны травлей на него со стороны медортодоксов, утверждающих, что его метод, вообще, является чуть ли не чистым внушением, роднящимся, дескать, с гипнозом и тому подобными штучками. Поэтому Илья Сергеевич (которому не нужно было доказывать абсолютную, не зависящую от каких-либо внушений, физиологичность метода) предпочитал действовать в подобных случаях на свой страх и риск.
По его мнению, в определенных случаях (и это в глубине души понимал и сам Бутейко) психическая поддержка больного помогала ему более успешно и быстро овладеть, конечно же, не зависящим ни от чьей психики методом. И ученик Бутейко считал, что он не вправе в случае нужды полностью отказываться от такой своеобразной палочки-выручалочки.

Особое внимание Еремин придавал борьбе с предрассудками, внушенными Людмиле ее родителями. Ведь именно они, угнетаемые ее постоянными болячками, тянущимися практически с ранних детских лет, постоянно внушали Соколовской мысль о ее явной неполноценности…
И замуж-то она долго выйти не может. И в научном институте своем звезд с неба не хватает. Да вот и болеет к тому же еще «неподдающимися диагнозу» болезнями… Короче, не дочь у них, а Бог знает, что такое уродилось. Что-то несчастненькое, слабенькое, достойное лишь сожаления и оплакивания… В общем и целом со всех сторон не подарок.

И Илья Сергеевич опытным взглядом быстро уловил этот главный (внушенный ей извне) предрассудок Людмилы: я, мол, такая плохая, такая неудачливая, что просто, мол, спасу нет.
Не мудрствуя лукаво, Еремин решил сразу же «брать быка за рога».
- Люда, ответь мне на один вопрос, - он с самого начала обращался к ней на ты, - Ты хорошая?, – белесоватые глаза целителя при этом загадочно закатились к верху. Он заранее знал каким будет ответ.
- Что вы! Что вы!! Какая же я хорошая?! – Соколовская даже приподнялась с кушетки, на которой Илья Сергеевич правил ей спину. – Да у меня столько недостатков. Столько недостатков, - она обхватила руками слегка взлохматившуюся голову, - Я – ужасная эгоистка, я всех критикую, да и в науке своей ничего не достигла. И в обыденной жизни я ни то, ни се… - Людмила на секунду зажмурилась.
- Ну хорошо, - остановил поток ее возражений Еремин. – Тогда ты просто, по моей просьбе, скажи: «Я – хорошая». – Скажи и все, - он положил руку на ее плечо. – Подумаешь, делов-то. Просто повтори: «Я – хорошая…»
- Да как же я могу сказать, что я хорошая, если я кругом плохая?!... – Распахнув, наконец, свои изумрудные глазищи чуть не взмолилась Соколовская. – Во мне столько несовершенства. Столько дерьма всякого…, - голос ее слегка дернул.
Практически все, кто меня окружают хоть в чем-нибудь да лучше меня, - Илья Сергеевичу показалось, что от возбуждения она вот-вот разразится слезами. – Кто-то лучше меня знает физику. Кто-то лучше знает жизнь. Кто-то может выйти замуж, завести, а потом воспитывать своих собственных детей, - с затаенной горечью перечисляла подопечная Бутейковского ученика.
Я же ничего. Ну, абсолютно, ничего не могу!! И поэтому я имею то, что имею, - слезы, похоже, действительно, были не за горами.
- Я… Я… - Людмила горестно скривила губы, но так и не смогла выдавить из себя требуемое.

- Ну, почему, собственно говоря, ты такая уж плохая? – Пошел в наступление Еремин. – Ты почти с отличием закончила Одесский государственный университет, - принялся он загибать пальцы. – Ты работаешь не уборщицей в трактире, а в академическом научном институте нашего элитного городка. Ты окончила музыкальную школу. Разве мало только этих достоинств? И, в конце концов, ты просто красивая женщина…, - Илья Сергеевич скользнул по ней откровенно блудливым взглядом. - Так что, ты не просто хорошая, ты, я бы сказал, - Еремин выдержал паузу, - просто очень хороший человек.
- Подумаешь, университет, музыкальная школа, - Людмила поморщилась, как от зубной боли. – Это вовсе не говорит о том, хорошая я или плохая.
- Ладно, - Илья Сергеевич уже заметно нервничал, - Представь, что ты находишься на театральной сцене и играешь роль. И тебе по ходу пьесы нужно сказать, что ты – хо-ро-шая…

Соколовская, поняв, что бутейковский ученик начинает выражать недовольство ее поведением, сделала несколько отчаянных попыток, которые, увы, так и не увенчались успехом.
- Это все предрассудки, обусловленные комплексом неполноценности, который тебе, буквально, привили твои дражайшие сородичи! – Прямо-таки взорвался Илья Сергеевич. – Еще бы – суровый авторитарный отец-хирург. Мамаша с твердым характером. Они же просто внушили тебе, что у тебя масса недостатков, - он резко взмахнул правой рукой. – И все-таки, вопреки им, скажи: «Я - хорошая».
- Нет, я не могу, - тихо, но весьма отчетливо произнесла пациентка. Еремину пришлось уйти ни с чем.
И лишь после целой недели его настойчивых уговоров Соколовская, закрыв глаза и неимоверно смущаясь, произнесла заветную фразу… - …Вообще-то, это естественная реакция, вот это твое смущение, - с удовольствием потирая руки, отметил свою маленькую победу Еремин. – Но вот если бы и смущаясь ты так и не смогла бы сказать пару таких, в сущности, совершенно невинных слов, то это было бы уже верным признаком того, что с психикой у тебя отнюдь не все в порядке.
«Слава Богу, что этого не произошло, - глядя на своего довольного врачевателя, подумала Людмила. – А то бы он еще, чего доброго, от меня отступился…»
- А теперь будем закреплять достигнутый успех, - вывел ее из задумчивости бодрый голос наставника. – Повторение, всем известно, родная мать учения. Не стоит задерживаться на достигнутом. Всегда гораздо лучше двигаться вперед. К новым, как принято считать, сияющим вершинам, - Еремин многозначительно покачал головой.

И они двигались в этом психотерапевтическом направлении еще около двух месяцев, ведя между собой подобные беседы, призванные устранить последствия сформировавшегося у Людмилы комплекса собственной ущербности.
А уже одиннадцатого ноября восемьдесят четвертого года (то есть через три недели занятий по методу Бутейко) произошло то, чего не могли не только добиться с помощью лекарств дипломированные медики, случилось то, о чем они (в преддверии помещения Соколовской в психушку) не могли даже и помыслить.
Одиннадцатого ноября (правда, с палочкой, ведь от долгого лежания атрофировались все мышцы) Людмила самостоятельно пошла на работу! У нее еще, правда, побаливал копчик. На сиденье рабочего стула она подкладывала мягкий поролон с круглой дыркой посредине, чтобы уменьшать давление на копчик, но она РАБОТАЛА!! Она снова была среди людей.
Для того, чтобы получше держать позвоночник, Соколовская съездила на протезную фабрику. Там ей изготовили для этого специальный корсет. Подписывая на фабрике (при получении готового корсета) специальный квиток, она остановилась перед графой: подпись инвалида…
У Людмилы даже потемнело в глазах. Выходит, она в свои тридцать два года уже заслужила это «почетное» звание. Она поставила свою нерешительную подпись…
Нет. Инвалидом с тридцати лет Соколовская быть не собиралась. По мере занятий методом у нее все более укреплялась уверенность, что и палочка при ходьбе, и поролон на стуле, и корсет, все это – явления временные. Что в конце концов она сможет обходиться и без этих подпорок.
А пока… Пока она была благодарна судьбе за то, что по прежнему занимала свое место а научном институте, а не коечку на Владимирской…

В начале декабря Соколовская даже не побоялась поехать в служебную командировку в Ленинград. Там, в Ленинграде, для того, чтобы успешно справиться с порученным делом, ей приходилось вставать в шесть утра, целый день бегать по учреждениям и ложиться в постель только в одиннадцать вечера.
Нелегкое испытание для выздоравливающей! Но Людмила его с честью выдержала. И главное, несмотря на такие (весьма ощутимые еще для нее) двигательные нагрузки, спина у нее не болела! И Соколовская от души радовалась тому, что метод Бутейко очень эффективно возвращает ей утраченное, было, здоровье.

В январе восемьдесят пятого года ее контрольная пауза (остановка дыхания после выдоха до первого неприятного ощущения) возросла, наконец, до двадцати секунд. Людмила очень медленно (зато верно) продвигалась в методе. И по сравнению с исходными тремя секундами это было уже кое-что.
На этом рубеже у Соколовской (как ее и предупреждал Еремин) началась очередная оздоровительная чистка организма. Обострились все ее застарелые хронические недуги. В том числе и тяжелый хронический цистит, тянувшийся из самого детства, пиелонефрит. Напомнило о себе воспаление женских половых органов, также имевшее уже многолетнюю историю.
И для того, чтобы облегчить своей подопечной прохождение через очистительный период, Еремин настоятельно порекомендовал Людмиле пить собственную мочу. То есть подключить на помощь методу уринотерапию.
- Понимаешь, Людмила, - Еремин рубанул напрямик. – Чтобы установить твои ниелонефриты, циститы и прочую нелегкую патологию чисткой на двадцать секундах не отделаться. Это самая поверхностная чистка. Она такие камни не стронет. Разве что чуть пошевелит, причиняя тебе дополнительные неприятности.

Чтобы ликвидировать и нефрит, и женскую патологию, надо пройти за сорок секунд. Тогда дело сдвинется с мертвой точки. Но при твоих медленных темпах… - он выразительно пощелкал в воздухе пальцами, - Не скоро до сорока секунд обычным путем доберешься. Поэтому лучше всего в данный момент подключить к методу и уринотерапию, - глаза его влажно блеснули. – В сочетании с методом Бутейко она очень быстро излечивает мочеполовую систему.
Людмила не возражала. Умом она понимала, что, вероятно, все так и будет, как говорит ей Бутейковский наставник. Поможет и ее почкам, и больным женским органам собственная моча.
Но при одной мысли, что нужно поднести к губам стаканчик с желтой жидкостью, Соколовской становилось дурно. Пробовала и так, и этак. Представляла, что в стаканчике лимонад, апельсиновый сок… Микстуры ведь и похуже бывают…
Но это мало помогало. Более месяца ушло на самообманы, пока она, наконец, смогла выпить (закрыв глаза и зажав нос пальцами) то, что было крайне необходимо для поправки организма. Тогда, в начале восемьдесят пятого, Соколовская шла мало изведанным путем. Поклонников уринотерапии даже в просвещенном научном городке было по пальцам пересчитать.
Никаких известных ей открытых советских переводных изданий все того же, допустим, Джона У. Амстронга, немало лет затрагивавшего на убеждение эскулапов в полезности употребления мочи как внутрь, так и наружу, в те годы и в помине не было.
Хотя, казалось бы, ну, какая могла грозить опасность от его книжки большевистскому строю. Ведь во всем мире она уже была известна. Ан нет. Советским больным, оказывается, знать безобидных амстронговских секретов не полагалось… пусть уж лучше камешки в почках людишек мучают. Зато последователям Карла Маркса жилось в условиях подобной информационной изоляции своего населения как-то поспокойней.
Поэтому, даже когда Людмила и проглотила, наконец, заветный стаканчик мутноватой соленой жидкости, сказать об этом она осмелилась лишь тому, кто посоветовал ей сие сделать – нетрадиционнику Еремину. А вот похвалиться своим «достижением», скажем, в кругах все тех же своих институтских знатоков Соколовская никак не осмеливалась.
Засмеют, сторониться начнут… А смеяться-то вряд ли бы стоило. Свой пиелонефрит употреблением урины вовнутрь Людмила излечила довольно скоро. И больше по этому поводу ни как официально именующимся «специалистам» не обращалась.
И вообще, моча действительно проделала с ее организмом все то, в чем уверял ее Илья Сергеевич. Совместно с методом Бутейко это и впрямь оказалась волшебная штука. Поздоровели и почки, и женские органы. И все без каких то ни было мучительных «инструментальных исследований», которыми сплошь и рядом грешат те же самые дипломированные урологи.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

НЕВЗГОДЫ И УДАЧИ.

• депрессия на тридцатисекундной чистке.
• Переохлаждение больной на зимней автобусной остановке.
• неудачная правка позвоночника.
• встреча Людмилы Соколовской с загадочным ученым.
• в кабинете Великого Физиолога.
• Бутейко исправляет ошибку своего ученика и прикосновением руки снимает головную боль.

В марте тысяча девятьсот восемьдесят пятого года Соколовская преодолевала рубеж уже тридцатисекундной контрольной паузы. Здесь с нею снова стало твориться что-то непонятное. Попросит ее, предположим, Еремин вспомнить какой-нибудь светлый (для поднятия духа) эпизод из детства, а Людмила вместо ответа сидит себе и плачет.
Плачет раз, плачет другой. И никак не может понять – в чем же здесь дело. И вдруг Илья Сергеевич ей говорит:
- У меня уже была одна девушка-пациентка, вроде тебя. У нее тоже началась подобная депрессия.
- Как? Разве у меня депрессия?! – удивительно переспросила Соколовская. - Ну конечно же, - глубокомысленно усмехнулся Еремин. – У тонко организованных личностей частенько на тридцати секундах бывает депрессия…

Еремин продолжал еще говорить о чем-то, но Людмила уже его плохо слушала. В голове стучало одно:
«Депрессия»! значит, у нее депрессия!! Ну, а коли уж это депрессия, решила она уже после ухода Ильи Сергеевича, то надо не копаться в грязном белье минувшего детства, а прибегнуть к апробированным средствам традиционной медицины.
Людмила вспомнила, что еще в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году, когда у нее пошли сильные боли в спине, она покупала кучу самых разных лекарств от остеохондроза. И заодно купила пару пузырьков с таблетками эглонил-форте.
Из инструкции еще тогда она поняла, что препарат не столько от спины помогает, сколько нервишки подлечивает. И психотропный-то он, и антидепрессант. «Ну, не зря же я его сохранила? – подумала Соколовская. – Дай-ка попробую…»
И ничего не сообщая Еремину, начала принимать антидепрессантное средство в половину указанной в инструкции дозы. Смотря по самочувствию, иногда, либо уменьшала, либо чуть увеличивала эту половинку. Буквально, через несколько дней плаксивое состояние исчезло, как его и не было. А ведь с Ильей Сергеевичем они почти две недели не могли его снять…
Препарат этот с тех пор Соколовская хорошо запомнила. И в течение полугода (до осени восемьдесят пятого) еще раза два к нему прибегала. В тех самых неприятных случаях, когда ею вдруг овладевали немотивированные приступы очень плохого настроения.
Последнюю таблетку эглонил-форте она приняла в октябре восемьдесят пятого. А в конце ноября, благодаря стечению невеселых для нее обстоятельств, Соколовская неожиданно лично познакомилась с самим доктором Бутейко.

В начале третьей декады ноября ей пришлось поехать по служебным надобностям в Новосибирск. Дожидаясь обратного автобуса, Людмила минут сорок проторчала на остановке. Денек выдался морозным, и она здорово продрогла.
Подошедший, наконец, сорок пятый вез ее от «башни» только до половины пути. А дальше – с левого берега до ее СКБ – нужно было снова ждать теперь уже сорок восьмой.
Его также, как на грех, долго не было, и Соколовская заскочила погреться в ближайшую от остановки кулинарную. Даже видавшая виды дородная продавщица в несвежем колпаке ахнула при виде вконец замученной посетительницы.
- Боже мой, вы же вся белая, как мел!, – вскричала она, покидая прилавок. И Людмила сразу почувствовала, как онемела левая рука и закололо, защемило сердце.
- У меня сердце очень болит, - с трудом раздвигая застывшие губы с мольбой, явно взывая к помощи, почти простонала Соколовская. Засуетившаяся добросердечная тетка накапала ей валокордина. И чуть-чуть отошедшая от мороза Людмила, заковыляла к показавшемуся в окне долгожданному автобусу.
Но, добравшись к обеду до своего СКБ, работать она в тот день так и не смогла. Самочувствие было просто ужасным. Отпросившись у начальства, бедняжка поехала к Еремину, которого заранее предупредила о своем визите по телефону.
К тому времени она уже давненько в случае необходимости вынуждена была сама посещать своего учителя.
Человек, называвший себя последователем Иисуса Христа, посетил самолично свою пациентку лишь несколько раз. В самом начале их знакомства. В дальнейшем уже Людмиле приходилось (предварительно испросив разрешения) на перекладных добираться до его квартиры.
Еремин утверждал, что с его супругой (она была старше его на десять лет) у него прекрасные отношения. Но, увы, повидав Илью Сергеевича в домашней обстановке, Соколовская быстро убедилась, что это далеко не так.
Раиса Степановна была, безусловно, любящей женой. Светловолосая, плотного телосложения, она в свои пятьдесят два совсем еще неплохо смотрелась. И, конечно же, вправе была ожидать от Еремина взаимной привязанности и добросердечия.
Помимо всего прочего, жил он в ее (ставшей однокомнатной после размена с детьми) квартирке. Своей кандидатской диссертацией во многом был обязан ей же. Раиса Степановна в научных кругах считалась, отнюдь, не последним человеком.
О ее возрасте перед вступлением во вторичный брак, якобы последователь Иисуса Христа великолепно знал. О том, с чем сие может быть связанно – конечно, тоже. Выбор свой делал сознательно. И не молоденьким юношей. В восемьдесят пятом Илье Сергеевичу самому стукнул уже сорок третий годок. Клинообразная бородка старила его еще больше. В общем, на улице он никак не сходил за сыночка своей избранницы.
И, учитывая все эти обстоятельства, Соколовская ожидала найти в их семье покой и взаимное доверие. Ан нет! Действительность показала, что доверия со стороны Раисы Степановны к своему остепененному муженьку, как ни бывало.
В квартире Еремина была такая наэлектризованная атмосфера, что казалось, достаточно маленькой искры – и грянет взрыв.
Соколовская понимала, что во время ее приходов к Илье Сергеевичу супругой целителя попросту овладевало чувство ревности. Но ведь она на голом месте, да еще с такой силой не возникает! Видать, Илюшенька изрядно пошаливал по женской части. Вероятно, в том числе и со своими подопечными…

И в этот раз, когда Соколовская с трудом добралась до знакомой квартиры, обстановка там была ничуть не лучше. Во время правки спины Еремин начал выговариваться ей (больной женщине в полуобморочном состоянии…) какие-то гадости. Если раньше он заставлял Людмилу почаще называть себя хорошей, то теперь сам заявлял, что у нее дурной характер.
Почище Люсиных родителей (которых в свое время осуждал за привитие ребенку комплекса собственной неполноценности) критиковал ее недостатки.
Происходило это уже не в первый раз. Но в тот морозный ноябрьский день Соколовская особенно переживала по этому поводу. Сказывалось ее беспомощное состояние. И крайне тяжелой была мысль, что ее просвещенный наставник вместо оказания действенной помощи фактически морально убивает ее.
Кто-то, а она-то (молодая еще не замужняя женщина) догадывалась, чем вызван такой оборот в их отношениях. Не слишком твердый ( по женской части…) последователь Иисуса Христа денег с нее за врачебное пользование не брал, но, похоже, крепко рассчитывал на что-то другое…
А поскольку вступать с ним в более близкие отношения Соколовская не изъявила ни малейшего желания, целитель, вопреки всем своим ранешним советам (подымать в себе чувство собственного достоинства и т.д.) принялся нещадно хулить свою подопечную! И это, естественно, многократно снижало эффект от его и так-то, по правде сказать, довольно редкого пользования.

Видя происшедшую в их отношениях перемену, Людмила старалась поменьше надоедать Еремину со своими болячками. Чаще двух раз в месяц пыталась не беспокоить.
Однако, Илья Сергеевич и за эту несчастную пару встреч в месяц успевал настолько обстоятельно «промывать ей мозги» теперь уже в обратном направлении, что довольно существенно откидывал ее всякий раз к былым болезненным временам.
Ну, а тогда, двадцать второго ноября тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, его недовольство неприступностью Соколовской чуть не привело к катастрофе. Нетвердый якобы…последователь… Иисуса Христа за жестокосердное отношение к больной оказался наказан Богом-Отцом. Правда, наказание от Бога-Отца пришло Еремину через страдания его больной. Но моральные муки Ильи Сергеевича, понимавшего, какие кары падут на его голову, если он тотчас же(!) не исправит свой промах, были в тот момент, вероятно, отнюдь не меньшими, чем физические испытания его подопечной…

Во время усложненной правки спины, находившийся в состояние сильного раздражения от неуступчивости Людмилы, целитель попросту свернул ей шею!! И сразу, в сей же миг, оказалась под ударом и вся его будущая карьера редкого подпольного целителя, а заодно и репутация Бутейко, учеником которого он являлся.
Да что там карьера! В том морозном ноябре тысяча девятьсот восемьдесят пятого Еремину (не медику по образованию) за сворачивание шеи своей подопечной напрямую грозила и весьма неприветливая на вид тюремная решетка…
По прошествии немалого времени после этого инцидента, Людмила многое передумала о том, как, вообще, могло подобное произойти с учеником неординарного ученого. За прошедшие с тех пор годы ей довелось узнать и еще о нескольких подобных же случаях с не лучшими последователями первооткрывателя.
И она нашла для себя лишь единственное объяснение тому, что происходило с людьми, позволявшими себе во время врачебного пользования больной женщины помышлять и о другом ее пользовании…
Этим объяснением являлось их фактическое безбожие. Как кичливо не заявлял все тот же Еремин, что он во всем воспоследует за Иисусом Христом, но при виде обнаженного женского тела (пусть даже лишь со спины) он попросту махом забывал, чей прообраз избрал для показного подражания.

Сам Константин Павлович Бутейко не раз говаривал своим ученикам, что «Бог – это свод законов природы, которые необходимо свято выполнять, если не хочешь после расплачиваться болезнями за ослушание». Но, вероятно, подобных замечаний ученого было не всегда достаточно, для стопроцентного усвоения его слушателями непреложности высказываемых им простых (и в тоже время самых высших) истин…
Ну, а тем собачье-морозным деньком двадцать второго ноября тысяча девятьсот восемьдесят пятого года судьба крепко отметила, ее и Еремина. И каждый получил по заслугам. Еремин испытал животный ужас за собственную участь. Она же, перенеся огромную физическую боль, в качестве награды получила возможность лично познакомиться с Великим ученым! Возможность, даже и в восемьдесят пятом году, весьма редкую.

Произошло же все (и получение боли в позвоночнике, и последующий поход к доктору) довольно банально.
Обессилевшую после морозных утренних испытаний Соколовскую Илья Сергеевич уложил на кушетку животом вниз. И принялся за правку спины. Но в место обычного, более безопасного способа, Еремин применял на этот раз усложненный вариант.

Он просунул Людмиле под подбородок полотенце и, нажав правой рукой на спину, левой как-то неловко дернул полотенечные концы кверху… Илья Сергеевич видел, что так иногда правит шею Бутейко. И решил попробовать повторить прием маэстро.
Однако, Бутейко, как ни крути, был дипломированным медиком. Пусть и скандально, но известным ученым. Подобный вариант правки позвоночника отрабатывал годами. Илье же Сергеевичу (не медику) просто захотелось все повторить.
Но тогда не стоило бы доводить до психоза некорректной субъективной критикой свою больную… В такой-то ответственный момент! Изобидевшаяся на его несправедливые упреки (отлично понимавшая их внутреннюю подоплеку) Соколовская чрезмерно зажалась и после Ереминского «рывка» ощутила пронзительную боль и в сердце, и в голове. Сверлящую острую боль!! Она тихо вскрикнула. Попыталась сесть. И сразу почувствовала, что безжизненной плетью повисла неповинующаяся ей более левая рука, и что она не в силах оторвать голову от левого плеча.
«Лекарь» свернул ей шею… Только что нудно выговаривавший ей всякие гадости Еремин не на шутку перепугался. Его слабые попытки вернуть Людмиле голову в исходное положение остались безрезультатны.
Поскольку боль у пациентки была просто невыносимой, ему мигом стало понятно, что долго так шила в мешке не утаишь. Придется предпринимать одно из двух: либо получить немедленную помощь от Бутейко (если он еще дома, а не в отлучке…), либо вызвать «СКАРУЮ ПОМОЩЬ»!..
Второй выход из создавшегося положения зарвавшегося в своих плотских притязаний якобы последователя Иисуса Христа крепко не устраивал. В больнице, ведь, могли не посмотреть на его клинообразную бородку, а взять да и составить соответствующий акт о причинении телесных повреждений больной лицом, не имеющим прав на врачебную практику…

Илья Сергеевич зло-испуганно взглянул на корчившуюся на кушетке жертву. Нет. Вызвать сразу скорую для него было равнозначно тому, чтобы начать своими руками собирать корзину с бельем для тюремной камеры.
Он порывисто вскочил с места и бросился к стоявшему на столе желтому телефону: «Только бы Бутейко оказался на месте! Господи, помоги мне!! Не оставь в трудную минуту!» - на этот раз вполне искренне мысленно обращался Еремин к Богу.
Ему казалось, что длинные гудки тянутся уже целую вечность. Звонить доктору по подобному поводу тоже было, конечно, не мед. Мог и отругать за самовольную правку. Мог вообще отказаться ввязываться в это с каждой минутой становившейся все более подсудным дело.
Но другого выхода у Ильи Сергеевича в эти роковые минуты, увы, не было. Бутейко может обругать. Может подвергнуть остракизму. Но в тюрьму-то он его (своего ученика) уж точно не посадит. А скорая…
Бог-Отец не оставил безответной ереминскую мольбу о помощи. Когда Илья Сергеевич уже совсем, было, потерял надежду, в трубке послышался, наконец, знакомый, спокойно-размеренный голос:
- Да, да… Я слушаю.
- Константин Павлович!, – у Ильи Сергеевича от радостного испуга (хорошо, что шеф на месте, но как он отреагирует на происшедшее…) заплетался язык. – Константин Павлович! – Еремин с явным трудом подбирал первую фразу.
Подошедшая с прижатой к левому плечу головой поближе к телефону Людмила (ведь решилась ее участь!) слышала каждое слово и с той, и с другой стороны.
-Тут у меня с пациенткой что-то произошло, - при этих словах Илья Сергеевич даже побелел лицом. – Рука у нее отнялась , и с шеей что-то стало после правки…
-Ты хочешь сказать, что ты ей свернул шею? - Строго-холодно резюмировал происшедшее многоопытный доктор.
-Да…Вернее, нет… В общем не знаю, - униженно, подхалимно залебезил, законючил проштрафившийся ученик.
-Константин Павлович, можно я к вам ее приведу?, – заторопился еще более испугавшийся Еремин.
-Ты ей сломал шею, а я что должен с ней делать?!... – Голос Бутейко звучал в трубке еще громче. И если Еремину (в преддверии отказа в экстренной помощи его жертве) было только страшно, то Людмиле было и страшно, и больно. Ведь, если Илье Сергеевичу не удастся уговорить своего учителя, значит, пиши пропало. - Ну, может, там ничего такого и нет, - стараясь хоть как-то держать себя в руках перед Соколовской, жалко бормотал Илья Сергеевич. Сейчас уж он вовсе не походил на Иисуса Христа. Скорее на каявшегося Иуду. – Ну, может вы ее все же посмотрите?!!...

«В психиатрии я – второй Бутейко», - вспомнилось в этот момент Людмиле коронное изречение Еремина, которым он нередко огорошивал своих пациентов. Оно и впрямь было видно, что подходы к своему шефу он изучил до тонкости. Там, где нельзя было потребовать, Илья Сергеевич умел «покорнейше попросить-вымолить»…
- Ну ладно уж, приводи, - милостливо-снисходительно ответила драгоценная трубка. «Большой психиатр» разом посветлел лицом.
Кое-как накинув на плечи Людмилы ее зимнее пальто (руку-то в рукав она сунуть, увы, не могла), Еремин осторожно вывел ее на улицу. Было уже часа три пополудни. Стоял ясный и по-прежнему морозный ноябрьский день. Попадавшиеся им на тропинке, ведущей к дому Бутейко, березы и сосны были покрыты ярко искрившимся белым снежком.
Правда, все это суровое зимнее великолепие Соколовская подмечала одним фактически глазом – снизу вверх…

- Ну ничего, Люда, ничего, - фальшивым голосом утешал-упрашивал ее не жаловаться вышагивавший рядом с ней длинный, как жердь, Еремин. – Конечно, вот и больно сейчас, и все это крайне неприятно. Но зато ты познакомишься с великим человеком…
«Большой психиатр» на всякий случай задабривал и собственную жертву. Мало-ли что она может в сердцах ляпнуть у Бутейко…
А Соколовскую и в самом деле охватила настоящая злость. Мало того, что якобы последователь Иисуса Христа позарился на ее тело, вовлек ее в начавшиеся на почве ревностной подозрительности семейные дрязги между ним и его второй уже по счету супругой. Так теперь он, раздраженный ее неуступчивостью, свернул ей шею и еще имеет наглость утверждать, что все, мол, к лучшему. Великого человека, дескать, увидишь!
«Ох, уж эти фанатики-Бутейковцы. - Соколовская снизу-сбоку попыталась разглядеть лицо целителя. – Любят они чуть-что – ставить своих лидеров на божницу.
Ну, сделал доктор открытие. Возможно, и не маленькое. Даже, может быть, выдающееся. Ну и что? Сразу же его на гранитный пьедестал?.. Великий человек!»
Как-то неожиданно быстро они оказались у подъезда Бутейко. Поднялись на второй этаж и вошли в левую от лестничного марша квартиру. Дверь им никто не открыл. Она просто была не заперта…
Первое, что бросилось Людмиле в глаза, – это забитая верхней одеждой вешалка в прихожей. Разномастные зимние пальто, шубы. На полу полно зимних сапог и валенок. Кое-как пристроив сбоку ее старенькое пальтишко, прошли в рабочий кабинет доктора.

Там тоже яблоку негде было упасть. Больные, больные и больные. Сидели на стульях, стояли. Кое-кто в ожидании правки спины лежал животом вниз на кушетке. И среди них высокий, стройный, седоватый доктор, которого Соколовская видела пару раз на общественных лекциях.
В своей зелененькой кофточке, она смотрелась тоненькой белокурой девчушкой, которой нехороший дядя взял да и свернул на бок прелестную головку.
Несмотря на всеобщую тесноту и занятость, ей мигом принесли стул. Илья Сергеевич остался стоять. Бутейко продолжал спокойно разговаривать со своим очередным больным, практически не обращая на Соколовскую никакого внимания. Лишь изредка он окидывал ее быстрым, вроде бы, абсолютно ничего не значащим взглядом.
Так продолжалось минут десять. И все эти десять минут доктор не произносил никаких особенных громких речей. Не пытался произвести какое-то неординарное впечатление на всю многочисленную нездоровую публику. И во внешности его тоже не было заметно чего-нибудь уж очень значительного. Видно было, правда, что этот человек с удивительно (для своих шестидесяти двух лет) прямой спиной.
Но, хотя доктор и не пытался блеснуть красноречием, видимо, все же его аура весьма основательно наполняла эту длинную, с выходящим во внутренний двор окном аскетично оставленную комнату. И сама, без заметных усилий со стороны доктора, производила на посетителей должное впечатление…

Уже через несколько минут Соколовская, еще недавно злившаяся на Еремина за чрезмерное возвеличивание своего учителя, вдруг поймала себя на мысли, что она и впрямь сидит в комнате Великого Человека!..
И это безо всяких жестов и речей со стороны Бутейко. Безо всякого видимого подталкивания к подобной аналогии.
Ее супруг, Виктор Георгиевич Воронцов, оказавшийся в этой комнате три года спустя и проведший в ней впоследствии по служебным и литературным надобностям немало часов, тоже ощутил на себе воздействие Бутейковской ауры.

Позднее, он рассказывал Людмиле о том, что зачастую и ему, и многим из находящихся в кабинете ученого посетителей попросту хотелось встать на цыпочки, даже в тех случаях, когда хозяин кабинета отсутствовал и было известно, что появиться он еще не скоро…
Зная о том, как влияет кабинет на новичков (и не только на них), близкие сотрудники доктора обычно старались вести себя в нем несколько раскованней, чтобы хоть как-то выделиться из общей толпы.
Но эта раскованность всегда и почти у всех помощников доктора имела четко определенную грань. Один из них мог позволить себе взять на минутку книгу с его книжной полки и взглянуть на заголовок. Другой (или другая) осмеливались даже полистать ее.
Но почти никто и никогда, вероятно, не осмелился бы (даже на время) сесть за стоявший у окна рабочий стол хозяина. В порыве откровенности Воронцов как-то поведал Людмиле, что лично он за долгое время работы с доктором знавал лишь одного такого «смельчака». Помощника доктора по закордонным связям. Этот лихой тридцатилетний паренек не считал за небрежность и завалиться чуть ли не с ногами на кушетку, пока доктор осматривал больного в соседней комнате. Но примеру спеца по связям никто больше не рисковал следовать.

Минут через десять-пятнадцать только что вроде, бы битком набитая больными комната неожиданно обезлюдела. Бутейко не привык терять времени даром. За четверть часа он успел сделать то, чего другой не сделал бы, пожалуй, и за день.
После того, как последний опрошенный им пациент покинул кабинет доктора, Константин Павлович еще пару минут поговорил с Ереминым. Затем посмотрел на Людмилу отсутствующим взглядом и таким же отсутствующим тоном (обращаясь к Илье Сергеевичу) спросил:
- Ну и как же ее зовут?
Неплохо изучивший манеры своего шефа Еремин сразу засуетился, заподхалимничал.
- А зовут ее Люда, - с полуприпрыгиванием и полупоклоном, потряхивая клинообразной бородкой, сообщил он учителю.
- Ну какая же она Люда? – И без того величественно стройный доктор еще больше распрямил плечи, протягивая правую руку в сторону замершей но своем месте Соколовской. – Типичная Люся… И лишь после этого ритуального вступления Бутейко обратился непосредственно к самой пострадавшей.
- Что же у вас произошло?
- Сердце болит и рука не движется, - скособоченная ереминская жертва приблизилась к ученому. Бутейко, нахмурившись, строго посмотрел на съежившегося и будто ставшего под его взглядом ниже ростом недипломированного целителя.
- Мои ученики, конечно, всякое могут утварить… - раздельно и четко произнес Константин Павлович. – Но раз уж мы вас взяли, - он немного помолчал, пожевывая тонкими губами, - то мы должны вас капитально подремонтировать. И от нас вы уйдете абсолютно здоровой.
Его тон внушал, конечно, Соколовской некоторую надежду, но, стоя перед доктором со свернутой набок головой, чувствовала она себя еще очень препаршиво.
- Давайте-ка я вас прослушаю, - Бутейко воткнул в уши загнутые концы фонендоскопа. Людмиле ничего не оставалось, как здесь же (в присутствии Еремина) раздеться, что было ей крайне неприятно, если бы не абсолютная отрешенность Бутейко.
Доктор посмотрел ее. Прослушал сердце. Потом предложил лечь на кушетку животом вниз. Спокойно (в отличие от Еремина, безо всяких едких высказываний в ее адрес) поправил Соколовской спину.
И боль в сердце у Людмилы моментально прошла… Затем Бутейко посадил ее на стул и осторожно, но весьма уверенно, поправил ей шею. Вместе с возвращением головы в исходное положение мигом вернулась и чувствительность к онемевшей руке. Почти совсем ушла резкая головная боль.
- Ну как?! – с легким внутренним торжеством, уже все прочитавший на ее засиявшем счастливой улыбкой лице, обратился Бутейко к своей пациентке.
- Хм… - Людмила в первый момент даже растерялась. – Не болит!.. – она дотронулась рукой до груди. – А вот в голове еще немного осталось.
Бутейко, ничего не поясняя, будто между прочим, положил ей руку на плечо и повернулся к подобострастно наблюдавшему за всем происходящим Еремину.
Пару минут они беседовали на какие-то свои, чисто профессиональные темы. Затем Бутейко снова спросил Соколовскую:
- Ну как теперь?
И Людмила с громадным удивлением почувствовала, что у нее уже вообще нигде и ничего не болит!! А в глазах появилась какая-то необыкновенная ясность.
- Невероятно!.. – только и смогла выдавить она из себя.
- Это я ей рукой снял, - невозмутимо заметил вновь повернувшийся к Илье Сергеевичу доктор.

Когда Соколовская с Ереминым уже совсем собрались уходить, Константин Павлович (опять же без особого энтузиазма и радушия) заявил Соколовской, что она может приходить к нему раз в неделю или когда станет плохо, глядя куда-то мимо нее своими серо-голубоватыми глазами, добавил напоследок скандально-известный ученый.
- Потому что мы должны капитально подремонтировать ваше тело, - вновь бросил он свою коронную фразу.

С таким напутствием Людмила с Ереминым и покинули его кабинет. Обещанная Ильей Сергеевичем встреча Соколовской с Великим Человеком состоялась.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

СОКОЛОВСКАЯ СТАНОВИТСЯ МЕТОДИСТОМ БУТЕЙКО.

• второй том - классическая школа Бутейко;
  
• выбор методистов новаторов для третьего тома.

Впоследствии Соколовская стала более-менее регулярно посещать знаменитого доктора. Заметно поправила свое здоровье. Углубила свои познания в методе. А к июню девяносто первого года стала превосходным методистом экстра-класса. Бутейко самолично (еще в восемьдесят восьмом году) выписал ей красный с золотым теснением диплом.
Написавший уже к тому времени первую часть своего художественно-документального романа по истории метода, Воронцов (будучи вот уже три года супругом Людмилы) работал над второй книгой своего произведения. В ней он стремился показать классическую школу неординарного ученого.
Центральным объектом изображения выбрал методиста, беззаветно преданного этой школе - Клару Федоровну Озерцову, бывшую раковую больную, спасшуюся от смерти только благодаря встрече с величайшим медицинским открытием двадцатого века.
Но уже работая над второй частью романа, Виктор Георгиевич прекрасно понимал, что задуманная серия будет нуждаться и в третьем, и в четвертом томах. Что помимо "классической школы доктора Бутейко", необходимо будет показать и достижения тех методистов, которые заметно отступали от ветхозаветных канонов.
А поскольку среди отступников более девяноста процентов наносило своими "новшествами" только сильнейший вред, то выбирать "примеры для подражания" приходилось очень и очень осторожно. Воронцов, проведший три года в самой гуще Бутейковского движения, перебрал немалое число кандидатур.
Ему было из чего выбирать... С восемьдесят восьмого по девяносто первый годы он посетил около десяти Бутейковских конференций и семинаров самого различного уровня. От общесоюзных до областных и районных. Помимо методистов, своих коллег по новосибирскому главному бутейковскому центру, Виктор Георгиевич узнал десятки соратников из других городов.
Никто из них, в общем-то, не скрывал своих "секретов" от "историка движения". Услышанное и увиденное литератор тщательно записывал.
Анализировал. Продумывал различные варианты художественного показа деятельности этих людей на фоне большого романного полотна. И в конце концов остановился на двух "методистах-новаторах". Университетском физхимике Людмиле Валерьевне Соколовской и враче киевской ведомственной поликлиники докторе Владимире Анатольевиче Новосельцеве. В тот период сам Воронцов, неотступно следовавший ступня в ступню за каждым шагом Бутейко, наслушавшись его осудительных речей в адрес "еретиков", везде, где мог, проводил "железную линию" своего шефа.
Любое отступление от занятий Клары Федоровны считал чуть ли не подрасстрельным делом... И Соколовская, и Новосельцев (являвшийся, между прочим, учеником Озерцовой образца восемьдесят девятого года) от "железной, неимоверно прямой линии" ведения практических занятий всегда отступали!
И причем, довольно сильно. Быть может, это не бросилось бы в глаза ревизору-новичку. Но человек, три года конспектировавший каждый изданный доктором Бутейко звук, этих (порою мастерски скрытых от инспектирующего взгляда) отличий не заметить не мог!! Для этого ему пришлось бы заткнуть уши, закрыть глаза и тупо бубнить: "Да, здесь все, как предписано доктором..."
Главное - доминирование надо всем объясняемым больным материалом показа сущности и величия Открытия болезней глубокого дыхания - и в самом деле выдерживалось в духе "железной линии".
Но тактика! Тактика ведения занятий имела серьезные расхождения с главноцентровским направлением. И Бутейко (непримиримый и сокрушающий врагов Бутейко) этим людям многое прощал. Более того, некоторые (в частности, Новосельцевские новшества) потихоньку, исподволь (даже не особенно афишируя их автора) насаждал и в своем московском центре...
Прощал же он этих "вероотступников" (и, собственно, вроде бы, частично узаконивал крупицы их "ереси") лишь по одной, простой причине. Оба методиста (и Соколовская, и Новосельцев) всегда действовали на самом переднем крае борьбы с противодействующим методу официозом. И всегда (в том числе и в труднейших случаях!) добивались официально признанной своим противником Победы.
У Новосельцева эти победы (а среди них значилась и борьба с чернобыльским облучением и со СПИДом) фиксировались заверенными печатями официальных оппонентов бумагами. А у Соколовской - собственноручными записями носивших звания инженеров и научных сотрудников (ранее игравших роль "в метод Фомы неверующих...") слушателей из ее учебных групп, которые она помещала в толстой красной тетради, и после торжественно преподносила для ознакомления лично доктору Бутейко

 Труд вот именно этих методистов и решил в первую очередь (возможно будут и еще варианты) довести до сведения нездоровых читателей Воронцов, ни мало не смущаясь тем обстоятельством, что Соколовская все же как-никак, а приходилась ему супругой...
Ее толстенная в красной коленкоровой обложке общая тетрадь являлась тому веским оправданием. Кто-кто, а Виктор Георгиевич Воронцов, застенографировавший в свою бытность в учебном центре практически все до единой планерки знаменитого доктора, хорошо знал цену этому толстенному фолианту человеческой признательности методисту.
Регулярно преподавать метод в стенах научных институтов их элитарного академического городка не решались даже наиболее ярые Бутейковские "зубры". Один-два случайных набега кто-то из них еще мог насмелиться предпринять. Но регулярно доказывать "яйцеголовой", почти профессорской публике, величие и насущную необходимость метода не решался никто. Знали - засмеют, затерзают "глубоконаучными" вопросами многохитрые, ничему на слух не верящие ученые мужи и девы. Уж лучше к рабочим, к служащим, к колхозникам родимым поближе держаться...

 Все тот же, уматнувший попозже в жаркие страны, "спец по закордонным связям" в восемьдесят девятом году шибко расстраивался на одной из планерок по поводу "неохвата нашими методистами городковских научных институтов". Его искренние сетования, вроде бы, подвигли одну методистку рискнуть... Один-единственный разочек...
Однако, сам "радетель" за широкий охват методом научной публики, туда и носа не сунул. Более того, после двух неудачных попыток, он отказался даже от проведения занятий в самом центре. Заходят, понимаешь ли, прямо в класс всякие интересующиеся. Приезжие методисты. Могут увидеть разные недочеты в преподавании.
То ли дело месяцами пропадать в тогда еще более менее доступной для сибиряков Прибалтике! Заработок куда больше. Контроля никакого. Живи да радуйся... А в институты... В институты идти работать - таких дураков еще надо поискать.
Соколовская и явилась как раз такой вот добровольной методической "дурочкой". Преподавать метод в их прожженных насквозь неверием в идеи Бутейко институтах было, конечно, не мед. Одну учебную группу там (десять дней занятий) по напряженности труда методиста можно было смело приравнивать к трем группам приезжих "простых" (не из ученых...) больных в Центре. Или к пяти группам работы на выезде.
Людмила и морально, и физически (ведь на занятиях отдаешь больным вместе с душой и свое собственное здоровье) уматывалась так, что иногда по вечерам ей хотелось просто упасть пластом и лежать. Тем более, что в отличие от основных главноцентровских методистов, она не могла заниматься только преподаванием метода.
Свои восемь часов в родном Институте Точных Приборов ей приходилось отстукивать от звонка до звонка.
О призыве "спеца по закордонным связям" - "все на работу в научные институты!" - она лишь мельком слышала от супруга. Труднейшую свою работу начала там значительно раньше. Но благодарного отзыва так ратовавшего за "просвещение в области метода Бутейко научной городковской публики" на свою тяжелейшую работу Соколовская от бросившего зазывный клич "спеца" так никогда и не услышала.
Куда там! Занимавший солидное положение в Центре "спец", при случае, (словно не в благодарность, а в отместку) даже резко нахамил ее больному престарелому отцу - ветерану и Финской и Второй Отечественной. Когда старый хирург, прибывший по зову дочери в городок "подучиться методу и подлечить сильнейший диабет", попросил у "спеца" (он сидел в тот момент в кабинете за главного) разрешения помимо своей основной учебной группы заглянуть разок-второй и еще в парочку групп - он нарвался на хамски-издевательский ответ:
- Двадцать пять рублей на стол и после будем разговаривать на эту тему! - вытянув обутые в болотные охотничьи сапоги ноги так, что под ним затрещало кресло, презрительно бросил ветерану с орденскими колодками на стареньком пиджаке "спец".
Отца Людмилы даже передернуло. Он, конечно, понимал, что за дополнительные посещения других групп может быть установлена какая-то дополнительная плата. Но, чтобы услышать о ней вот в такой вот, надменно-унижающей, форме от джинсово-сапожного молодчика, который ему в сыновья годился! Этого старый хирург, спасший не одну человеческую жизнь, никак не ожидал.
И где - в кабинете, в котором даже рядовые сотрудники обязаны были находиться в белых форменных халатах, а не в болотных сапожищах... Двадцать пять рублей тогда, осенью 88-го, на решающем изломе перестройки еще были для хирурга-пенсионера заметными деньгами. Чуть ли не четверть пенсии. Но он бы заплатил. Безусловно бы заплатил сразу, хотя дочь одним звонком к Бутейко могла все устроить совершенно бесплатно.
Но, как на грех, этих несчастных двадцати пяти рублей в такой скандально-конфликтный момент у него с собой и не оказалось. Деньги хранились у сопровождавшей его в поездке Люсиной матери, а она вместе с ним в кабинет не пошла...
- Я заплачу, - достав измятую пятерку, положил ее на стол перед окрысившимся "спецом" ветеран-инвалид. - Даже если у вас не предусмотрены льготы для инвалидов-медиков, я все заплачу сполна! Но вот пока с собой только пятерка... – Соколовскому - старшему было трудно говорить.
Он слышал столько гнусностей о Бутейко и его методе. Но не поверил им. Приехал издалека. Заинтересовался занятиями мягкой и тактичной Клары Федоровны. И вот этот, едва перешагнувший тридцатилетний рубеж, наглец за несколько минут почти все разрушил: и появившуюся у старого медика надежду в излечение своего диабета, и веру в метод и гениальность открытия самого Бутейко.

 - ...Двадцать пять рублей - и я выпишу вам пропуск, - брезгливо отодвигая от себя измятую пятерку, гнул свою линию "спец". Этому любителю поваляться с ногами на барской постели даже в голову не приходило, что из-за каких-то жалких двадцати пяти рублей, он ужасно срамит и метод, и его создателя, коли уж тот держит у себя таких помощников.
Разгневанный Бутейко, когда Людмила задним числом описала ему (не называя виновных) этот случай, в ярости кричал: "Только назови мне этого человека, и завтра он уже не будет нашим сотрудником!!" Она не назвала. Пожалела "спеца".
А в тот раз ее папаша испил до дна горькую чашу позора и унижений. - Мне трудно ходить. Я приехал после инфаркта, - продолжал он увещевать светского хлыща в присутствии его размалеванной соплюхи - секретарши, - Снова к вам идти за пропуском, а потом в группу мне нелегко. Подпишите разрешение сейчас. Я тут же зайду в попутную группу, а когда снова буду в этом кабинете обязательно доплачу эти двадцать рублей! Слово фронтовика, - Соколовский - старший надеялся на чудо. Но чуда не произошло.
- Двадцать пять рублей и после будем разговаривать... - тупо пробубнил "спец", для которого (привыкшего к бесконтрольным прибалтийским кушам) этот четвертак, по сути, и гроша ломаного не стоил.
- Мало ли здесь всяких проходимцев шляется... - подводя губной помадой припухлые губки, решила помочь "спецу" секретарша.
- Наобещают сто верст до небес, а потом ищи ветра в поле.
Недавно перенесший инфаркт ветеран, побагровев, схватился за сердце. Сейчас ему не помогли бы и его привычные (до посещения занятий Клары Федоровны) шестьдесят единиц инсулина.
- Это я-то? Я, протащивший по тылам гитлеровцев пушку своего артдивизиона за четыреста верст от Бреста, - проходимец?!! - отец Людмилы оперся (чтобы не упасть) головой о дверной косяк. Теперь ему было не до посещения дополнительных групп. Второй инфаркт мог грохнуть его на пол прямо здесь же.
И джинсово - сапожный молодчик не мог этого не понимать! Но он не протянул старому хирургу заветный пропуск. Не цыкнул на зарвавшуюся соплюху. Он ждал. С нагловатым спокойствием на остреньком личике ждал чем все это закончится... - Извинитесь! - инвалид двух войн грузно шагнул к размалеванной пигалице. - Извинитесь немедленно или я...
- Извинись, - процедил, наконец, сквозь зубы радетель о зарубежной славе Бутейко. Даже ему стало понятно, что за подобное поведение в приличном обществе бьют по физиономии или вызывают на дуэль.
- Извините, - преспокойно крутанула хвостиком молодуха и повернулась к зазвонившему телефону.
- Значит, я так и не получу пропуск?.. - тоже поворачиваясь к двери, горько произнес оглушенный всем происшедшим старый хирург.
- Двадцать пять рублей - и будет пропуск!.. - бодро выстрелил ему в спину понявший, что угроза мордобоя уже миновала "спец".
Люсин папа трясущейся рукой взялся за дверную ручку. Эти пять минут в главноцентровском кабинете он запомнил на всю оставшуюся жизнь.
И когда Воронцов вместе с супругой позднее рассказали ему, что "спец" организовал свой собственный зарубежный центр, старый хирург лишь горько покачал своей крупной головой: "Как может гениальный Бутейко доверять зарубежную рекламу своего метода таким проходимцам?! Его ведь по одним сапогам за километр видно, что за птица. Это же верная дорога к гибели и метода, и самого Открытия!! Великого, вообще-то говоря, Открытия..."

 И после таких вот неблагодарных трудов (не замечаемых даже руководящим центровским составом), Людмила все же с особой гордостью приносила Бутейко на прочтение идущие от самого сердца ее институтских учеников строки.
"Вы поражаете и наполняете нас своей верой в метод! Хочется дотянуться до вашего уровня. Надеюсь, что вся наша группа не свернет после Ваших занятий с верного пути к своему здоровью. И когда вы придете к нам в следующий раз, мы обрадуем вас своими успехами. Огромное спасибо за все, чему вы нас научили!"
Бутейко долго разглядывал неказистую женскую подпись детского врача. Тщательно проверял дату внесения благодарственной записи. Особое внимание он придавал словам: "...И когда вы придете к нам в следующий раз, мы обрадуем вас..." Это был как раз тот слабый пунктик, неисполнением которого грешили некоторые методисты.
- Не бросайте своих больных на произвол судьбы после занятий! Пусть они пишут вам, звонят. Приезжают в конце концов!!
- частенько внушал доктор на планерках своим сотрудникам. Но, увы, далеко не всегда это его требование выполнялось.
Соколовская же, похоже, строго выполняла данное предписание. Сама назначала повторную встречу...
Константин Павлович не спеша переворачивал странички толстенной красной тетради.
"...Спасибо нашему замечательному методисту. Благодаря Вам мы поверили в свои силы. Очень будем ждать вас снова!" Внизу подписалась целая научная семья.
"И эти про веру твердят, - отмечал про себя Бутейко. - Вероятно, и в самом деле крепка Бутейковская закваска у нашей пичужки".
А Соколовская смотрела на него своими большущими восторженными зеленоватыми глазами и молча радовалась.
"Большое спасибо Вам, Людмила Валерьевна, за надежду на выздоровление. За то, что вы по-настоящему донесли до нас этот, вроде бы, всем давно знакомый в городке метод. Будьте счастливы!"
- По-настоящему, значит, донесла, - задержавшись взглядом на верхней записи улыбнулся тогда Бутейко. - А то, выходит, они знали, и слышали как бы понарошку. Ну, ну...
"Интересно, как бы наградил Константин Павлович "спеца", добейся он таких отзывов в научных институтах?" - мелькнуло в тот момент у еще переживавшей горькую обиду за оскорбленного отца Соколовской. - Если уж его и за хамство в загранкомандировку направили, то за такие отзывы "яйцеголовых" могли бы, наверное, послать в кругосветку". Мелькнуло и тут же забылось. Она не была злопамятной. Но ее, тяжелейшим трудом добытые, положительные отзывы злили довольно многих завистников.

 И, именно эти-то, кровью добытые отзывы научной публики и учитывал прежде всего Воронцов, решая включать ли достижения Соколовской в книгу по истории движения или повременить... Ну и потом у Людмилы имелся еще один непобиваемый козырь.
Роды на методе Бутейко. Самые настоящие, блестяще завершившиеся, безболезненные роды на методе Бутейко! Это при категорическом-то запрете врачей рожать ей вообще!!

 Дескать, слишком уж много имела она неизлечимых болезней в прошлом. Однако, Людмила родила!!! И поскольку родила она Костика не только вполне благополучно, но и совершенно безболезненно (ведь метод - самая лучшая анестезия), то ее опыт, конечно же нуждался в широком освещении. Ведь, сколько тысяч женщин хотели бы родить свое чадо без крика, смертельных мук и смертного страха перед этими муками!..
Причем, в отличие от родов с применением лекарственных обезболивающих средств, роды на методе оставались естественными родами!!
Никаких нарушений природного процесса (как, скажем, в случае с лекарственной анестезией) не происходило. А какая женщина не мечтала об этом?!
Вот и решил Воронцов (принимая во внимание все вышеизложенное) не откладывать в долгий ящик художественно-документальное описание методического опыта Соколовской. А поскольку реальная возможность реализовать это решение появилась у него только в начале лета девяносто первого, он попросил Людмилу Валерьевну собрать для него специальную (именно для включения в книгу) группу желающих обучиться методу прямо в районе дачного участка его матери, где он всегда в такое (посевно-поливное) время работал над своими произведениями.
Вполне возможно, что Виктор Георгиевич пошел бы и в институт к Соколовской. В чисто "научную" группу. Но летом там подобную группу набрать было очень сложно. Все потенциальные ученики сразу после работы устремлялись на свои огородные участки. Благо, у многих они были поблизости - городок-то лесной... Вот и задумал Воронцов ловить больных там, где они в данный момент находятся - на территории садово-огородных товариществ.

 Задумка это была не ахти какая. Виктор Георгиевич прекрасно знал, что к лету девяносто первого собрать (даже бесплатную) группу желающих обучиться методу из числа коренных новосибирцев было ох как не легко.
"Пророков нет в отечестве своем" - сказано давно и не нами. Бутейко очень уважали астматики, жившие от него за тысячи километров. И на него частенько не обращали внимание диабетики, жившие по соседству...
А тут еще лето. Все методисты, даже работающие на дальнем выезде, хорошо осведомлены о том, что лето для их работы - фактически мертвый сезон. Сады-огороды на несколько месяцев заставляют людей почти полностью забыть о своем здоровье.
Но Воронцов считал необходимым работать в любых условиях. И поэтому (неплохо понимая, сколь мала будет эта искусственно-полунасильно созванная группа и какие у таких "слушателей" возможны "успехи" к концу занятий) все же пошел на этот риск!
Долго не соглашалась "рисковать" сама Соколовская.
- Кого ты здесь, на огородах, соберешь? - укоризненно допрашивала она не желавшего знать никакой отсрочки литератора.
- Три старушки-пенсионерки. И их ведь придется почти за руку на занятия приводить... Что ты на них увидишь? Какие достижения?! И что будешь писать в своей книге!!
- Я не для достижений группу собираю, - не сдавался упрямый писатель. - Все твои достижения запротоколированы в твоей толстенной красной тетради. И не пользу метода Бутейко собираюсь доказывать. Она уже тоже достаточно доказана.
Я хочу дать в книге художественно-документальные картины твоих занятий. Понимаешь? Именно твоих, а не какого-нибудь Сидора Ивановича. Ты ведь не просто дипломированный методист. Таких у Бутейко в избытке. Ты еще и физхимик по образованию! Физ-хи-мик, - повторил Виктор Георгиевич по слогам.
То есть, все, что объясняют методисты Бутейко в теоретическом плане, ты еще и пропускаешь через физико-химический фильтр. Даешь частенько, вроде бы, знакомому материалу куда более глубокое толкование. Иногда одной, малозаметной фразой. Но эта фраза зачастую стоит дороже нескольких часов объяснения.
И приемчики у тебя кое-какие свои есть. И по расслаблению. И по позам. Я то знаю... - Воронцов изо всех сил пытался склонить супругу на свою сторону. - Вот все это - твой теоретико-практический арсенал - я и хочу показать нашим читателям. И поверь, им будет не так уж важно, вылечила ли за десять дней здешних занятий приведенная в группу чуть ли не силой бабуля свою мигрень, или только облегчила свои страдания.
Это ведь не клиническая апробация метода. Они давно проведены. Читатели будут искать в книге твои методические изюминки. И они их найдут! Я уверен...
- Ты-то уверен, - в сердцах махнула рукой Соколовская, - но дело в том, что в такой малочисленной и чуть ли не с милицией собранной по садовым участкам группе у меня и лекция получится вялой. И занятия будут серыми и блеклыми. Половина тех самых изюминок в них попросту потеряется. Я ведь тоже зажигаюсь от публики.
А когда сидят и думают, как бы поскорей на свой огород, к редиске своей удрать - какие уж тут изюминки... - она тоскливо обвела взглядом прилегавшие к небольшому свекровкину наделу участки. Огородники работали на них, не разгибая спины. И собрать на занятия даже пять-семь добровольцев в такую горячую пору представлялось Соколовской делом весьма проблематичным.
Однако, напористый литератор оставался непреклонным. Если все в жизни откладывать - так и жизни не на многое хватит... И хотя немалая часть из Людмилиных прогнозов оправдалась (и группку удалось собрать лишь очень маленькую, и успехи у больных при таком "сборе", в основном, оказались так себе), все же Воронцов считал свою задачу выполненной.
И в таком (думалось ему), можно сказать "полусыром" (не идеальном по объективным условиям) виде читатели, безусловно, сумеют уловить наиболее важные моменты тактики Соколовской по ведению практических занятий.
А большего Виктор Георгиевич и не планировал. Ведь романный показ даже самой идеальной (с выдающимися успехами больных) группы никогда не заменит собою живого методиста! И его книга (сколь толстой и многотомной она ни будь) никак не предназначалась для подмены собою уже имевшейся, пусть и не столь многочисленной, армии методистов Бутейко.
Она лишь давала читателям определенные сведения о тех или иных (стихийно складывавшихся) школах в большом движении. А уж какой путь обучения им выбрать, решать должны были сами больные. И уж потом, выбрав, обсуждать все свои проблемы, советуясь не с книжным листом, а с полюбившимся им методистом (либо с его коллегами со сходной манерой преподавания).
И никакая книга, и никакие приводимые в ней "изюминки" заменить этих практических работников не могли, и цели такой автором никогда не ставилось. Наоборот! Он всегда считал, что его книга призвана привлекать больных в конкретные учебные группы!
И не мало грамотных методистов писало лично ему, что именно эта цель книгой неплохо и достигается. Она увеличивает количество желающих начать заниматься чудодейственным методом под руководством квалифицированного преподавателя!!
И лишь недалекие завистники (неизвестно каким путем раздобывшие справку методиста), предпочитали умалчивать об имеющейся в их руках вспомогательной литературе, по ограниченности своей считая, что книга способна с ними конкурировать. И (о ужас!), еще чего доброго, будет отбивать у них больных...
Но таких "узкозорных" практиков были единицы. И, как правило, сокрытие ими от своих пациентов вспомогательной литературы не только не спасало их от оттока больных, но и заметно усиливало его..

ГЛАВА ДЕCЯТАЯ

ПЕРВОЕ СОБРАНИЕ «ЖЕЛАЮЩИХ»...

Итак, несмотря на некоторые колебания Соколовской, шестого июня девяносто первого года (за два с половиной месяца до начала компутча) в сторожке огородного сторожа собралось таки человек двенадцать "желающих" прослушать (для начала...) хотя бы лекцию о методе Бутейко... Кто уж там из этих вольноопределяющихся слушателей останется после на сами практические занятия о том, пока было только Богу известно.
     Но упрямо стремившийся к своей цели Воронцов (хотя и основательно раздосадованный мизерным процентом откликнувшихся на объявление садоводов) в глубине души был рад и этим пришельцам. Ему-то ведь нужно было не количество...
     Сторожка сторожа это, видимо, было слабовато сказано для их огородного общества. Большой кирпичный особняк на взгорке имел и магазин и комнату для заседаний правления. Вот в эту-то комнату (в тенек и от мух) и перешли вскоре собравшиеся по зову громкоговорителя на завалинке пенсионеры.
     Супруга сторожа торжественно усадила Соколовскую за полированный, размещавшийся у зарешеченного (от ночных грабителей) окна стол председателя. Остальная публика (в том числе и Воронцов с тетрадью в руках) рассеялась кому где удобнее за приставным столиком и на стульях просто отдельно стоявших вдоль холодных совершенно голых стен небольшой (метров на пятнадцать) правленческой комнатушки.
     Уже порядком перенервничавшая (ведь и двенадцать-то человек пришли не сразу: тянулись по два-три человека более двадцати минут) Людмила бросала на Виктора Георгиевича красноречивые взгляды. "Говорила, мол, я тебе не собрать здесь народ, а ты..."
     Но Воронцов изо всех сил делал вид, что его такой объем аудитории вполне устраивает. Ибо минимальный состав слушателей был им заранее запрогнозирован и технически подготовлен. Из двенадцати присутствовавших "кандидатов" в учебную группу пятеро являлись его довольно близкими родственниками или давними знакомыми (материна племяница, ее муж, их дочь, внучка и т.д...).
     Шестой была супруга сторожа, еще предварительно изъявившая желание "прослушать необычные курсы". Остальных шестерых пришедших "на радиозов" Виктор Георгиевич знал похуже. Трое из них, две мужчин и одна женщина (как это стало известно из несколько более поздно состоявшегося взаимного представления) оказались (неисповедимы же пути господни!) Люсиными коллегами, сотрудниками институтов из Академгородка, гостившими почему-то здесь, за добрую сотню километров от городка у своих родных и приятелей.
     Из трех последних (примостившихся в уголке комнатушки) женщин попозже Виктор Георгиевич хорошо узнал только одну - служащую одного из городских театров. Две же других - почтенных пенсионерки после прослушивания лекции ушли и на занятиях впоследствии не появлялись.

Покуда супруга литератора собиралась с мыслями - как бы хоть этих - откликнувшихся на приглашение позаковыристей зацепить, Виктор Георгиевич невольно подумал: сколько людей смертно мучавшихся в этот миг от неизлечимых официальной медициной недугов наверняка мечтали бы попасть в эту прохладную тесноватую комнатушку, узнай они о таких показательных, с участием методиста физ-химика (специально предназначенных для внесения в книгу) да еще и совершенно бесплатных занятий! Сколько бы их набралось по Союзу, если бы смогли приехать и устроиться с жильем?!!
     Но собрались сюда, однако, в этот теплый июньский полдень лишь те, кто в основном относился к методу Бутейко с полудоверием. И особенно-то, конечно, ничем сильно не мучился. И сюда, в эту комнату отнюдь не рвался, будучи готовым в любой момент уйти через незапертые на замок двери.
     Таковой была, увы, извечная жизненная несправедливость: кому позарез нужно - не доберется и не узнает. Кому не очень-то вроде бы и надо - у того всегда все под рукой...

- Прежде всего, - решилась, наконец, нарушить затянувшуюся паузу Соколовская, - мне хотелось бы просто узнать, чисто по человечески, что именно привело вас сюда по нашему объявлению? - Даже в этой ее (на слух столь вроде бы обычной) фразе Воронцов мигом уловил определенное отличие от трафарета. Далеко не все методисты начинали вот эдак-то. Значит важно было Людмиле в первую очередь узнать побудительные мотивы ее слушателей! Именно ей, методисту физ-химику Соколовской, сие казалось весьма важным...
     Конечно из многих знакомых Виктору Георгиевичу специалистов по методу кто-нибудь, да когда-нибудь вероятно и говорил нечто подобное. Но вот первородность и важность этого вопроса при Воронцове оттенялась впервые.
     - В городе все как-то не было возможности, - откликнулась из темного левого угла пенсионерка с деревянной тросточкой. - А здесь вот... - она посмотрела на свою сразу же подтверждающе закивавшую под ее взглядом согбенную подружку, - решили прийти.
     На фоне этих престарелых (с испорченной годами и привычкой осанкой) женщин особенно четко выделялись развернутые плечи методиста. Одетая в свободную белую блузку Людмила держала голову подчеркнуто прямо - как солдат на плацу. И тем не менее в этой ее позе не было ни малейшего напряжения. Годы тренировки научили Соколовскую сохранять превосходную осанку при максимально расслабленной грудной диафрагме. Эту ненапряженность методиста видели в данный миг наверняка все, сидевшие в комнате правления, но секрет ее пока знал только один Воронцов...
     - А меня сюда направил мой мужской семейный коллектив, - слегка зарделась крупная женщина в розовом сарафане. На левой руке у нее поблескивало золотое обручальное кольцо. - Еще два года до пенсии мне в административной части нашего театра дорабатывать, а у меня вот даже здесь, на даче с утра отхаркивание есть. - Она поднесла к тонким чувственным губам батистовый платочек. - Я думаю, что сюда пришли в основном те, у кого хоть что-нибудь да болит, - заключил за всех остальных театральный работник.
     Остальная часть аудитории дружно поддержала такое заключение. - Второй к вам ко всем вопрос, - Людмила левой рукой чуть поправила свои свободно рассыпанные по плечам слегка вьющиеся темные волосы. - При слове "Бутейко" какая у вас вообще сразу же возникает ассоциация?
     Воронцов тут же записал в тетрадку еще пару строк. "У нее определенно свой кодовый подход к больным. Вопросы она задает в строго продуманной и выверенной последовательности" - автоматически отложилось в подсознании литератора.
     - Это дыхательная гимнастика Бутейко, - прямо с места откликнулась миловидная супруга сторожа. Она уже была на пенсии, но смотрелась моложе своих пятидесяти шести.
     - А мы вспоминаем сразу ваши занятия по методу Бутейко в нашем институте, на которые все никак не могли выбраться, - за всех троих сидевших слева от методиста за стойкой академгородковцев ответила чернявая, худенькая очень самоуверенно державшая себя женщина, на вид которой можно было дать и сорок пять и все пятьдесят от настроения дающегося.
     Теперь Соколовская окончательно узнала все. Все точно! Это была сотрудница их отдела материально-технического снабжения. Людмила чувствовала, что лица всех троих (в том числе и двух средних лет мужчин, сидевших рядом с чернявенькой) ей вроде бы знакомы. Но знакомы как-то весьма отдаленно. Вроде видела где-то. И не раз. Но личных контактов ни с кем из них у нее не было.
     Вероятно сталкивалась с ними иногда в институтских коридорах или в столовой. Снабженку то она определила более-менее верно. Вспомнила даже двери с табличкой, из которых та нередко выходила. А вот в каких лабораториях работали мужчины вспомнить не могла. Пофамильно она их уж наверняка не знала.
     - Как же вы здесь оказались? - спросила, чтобы хоть что-то сказать, Людмила.
     - Да кто как. У меня вот здесь у сестры участок. Помогаю ей. У ребят, - чернявенькая кивнула головой на своих соседей тоже, наверное, здесь кто-то из родных. Мы все трое встретились только здесь - у доски объявлений.
     - Так вот по поводу дыхательной гимнастики, - методист строго сверху вниз посмотрела на собравшихся. - Бутейко резко возражает против такого толкования своего метода. Это никакая не гимнастика. Это наука о волевом уменьшении глубины вашего собственного дыхания.
     И ей, как и всему на свете, надо учиться. Сначала у Бутейко была жесткая метода, рассчитанная на волевых людей, - Соколовская выжидающе помолчала. - А сейчас идет ее некоторое смягчение.

"Еще бы не смягчать - где же сейчас волевых-то больных наберешься", - мелькнула у Виктора Георгиевича крамольная мыслишка. Ему сразу припомнилось яркое выступление на одной всесоюзной конференции давней соратницы доктора - Людмилы Андреевны Ларионовой.
     Словно бы поясняя, почему сейчас стало труднее работать с больными, она провела четкую грань между пациентами конца шестидесятых и недужащими конца восьмидесятых.
     "...Сейчас ведь люди совсем не те стали, что двадцать лет назад, - откидывая со лба шелковистую прядь волос резюмировала со сцены Ларионова. - Тогда и небольшую болячку пытались сразу (хоть с помощью метода) залечить. Видимо к большим свершениям в будущем готовились. Здоровье берегли для великих дел. А сейчас не хотят потрудиться в методе даже когда дело идет о жизни и смерти! Люди попросту не хотят долго жить... - удрученно закончила Людмила Андреевна."
     Вот что сделали с людьми каких-то три-четыре года перестройки, - мелькнуло тогда у Виктора Георгиевича. Жить и то народу расхотелось. Вот тебе и Карла Маркса... И теперь вот другая Людмила говорит о смягчении метода. Станешь смягчать, когда человек и смерти уж не боится. Попробуй такого заставь поработать на уменьшение глубины своего же собственного дыхания по настоящему.

- ...Я пришла к Бутейко еще в восемьдесят четвертом году, будучи практически инвалидом, - большие зеленоватые глаза Соколовской подернулись тоскливым туманом нелегкого прошлого. - Дочь врача - я болела с седьмого класса. - Людмила как и Клара Федоровна в этом биографическом пункте придерживалась строгого указания Константина Павловича: поподробнее рассказать историю своих мытарств по больницам больным. Чтобы они почувствовали, что пришли к человеку родственной с ними судьбы.
     - Как дочь медика я имела все доступные в нашей стране рядовому гражданину лекарства. Вплоть до кремлевских.
     "Ну кремлевские-то, положим, простому смертному недоступны", - бросил мысленно реплику Воронцов. - Кончилось все мое многолетнее хождение по больницам жгучей пронизывающей болью от пятки левой ноги до середины спины, - Людмила завела руку за спину, показывая как далеко когда-то доставал ее огненный болевой шнур.
     Степанида Васильевна - сердобольная супруга сторожа - сочувственно охнула. Спина-то у нее тоже побаливала...
     - Толком врачи ничего установить не могли, - продолжила методист. Валили все на остеохондроз. А когда я пролежала у них в палате все среднестатистические сроки, - неиспорченные губной помадой губы рассказчицы слегка дрогнули, - меня в два дня скоренько едва живую и совсем неходячую "выписали на работу!"
     По маленькой комнате садового правления пронесся осуждающий "медизвергов" ропоток.
     - Случилось это в пятницу, а я не то что идти - сидеть не могу... - все больше мрачнела от тяжелых воспоминаний Людмила. - Но врач, не мало не смущаясь, заявила: "Ну и что особенного. Ведь у вас впереди еще суббота и воскресенье..." Это она мне намекала, что за два дня дома может произойти то, что они в больнице за два с половиной месяца добиться не смогли!!!...

Воронцов старательно записывал вслед за методистом. Он хорошо знал, что история Людмилы уже описана им в первых главах довольно подробно. Но то было авторское изложение. А это краткий бесхитростный рассказ очевидца.
     - Ко мне тогда уже домой мои знакомые привели ученика Бутейко, - кратенько перемалывала события минувших дней жертва медофициоза.
     Он стал со мной заниматься по методу Константина Павловича Бутейко. - И через две недели после прихода ко мне Бутейковского ученика я пошла на работу. Правда еще на первых порах с палочкой, но пошла.
     - Вот это да! - восхитилась шестидесятипятилетняя племянница матери Воронцова, сидевшая ближе всех к методисту.
     - Может и я сердчишко свое подлечу этим методом?.. А то ведь инфаркт уже был... - Мария Владимировна бросила быстрый взгляд в сторону Виктора Георгиевича. Заманивая своих родственников на занятия тот однозначно заверил ее, что при старании улучшение обязательно наступит.
     - Полтора года назад - двадцатого октября восемьдесят девятого я попала в роддом, - решила пока хоть мельком коснуться своего коронного козыря Соколовская. - Почитав мою пухлую амбулаторную карточку, тамошние врачи насчитали у меня двадцать пять неизлечимых их медициной заболеваний!!
     Хронический гастрит, хронический пиолонефрит и так далее... - Людмила Валерьевна перестала загибать пальцы. - Главврач (тоже латентный "француз" - отметил про себя Воронцов) категорически заявил, что рожать мне ни в коем случае при таком "букете" нелья!!!
     "Но я же все это вылечила у себя методом Бутейко и уринотерапией!" - говорю главному. А он в ответ (Соколовская даже притопнула ногой, точно также как топал в роддоме взбешенный ее возражениями медик-администратор) - "Это неизлечимые заболевания!"
     Соколовская вновь приостановила свой рассказ невольно мысленно перенесясь в свою бывшую родильную палату.

...- Не верил мне на слово главврач . А напрасно, - Людмила Валерьевна погладила слегка уже загоревшей рукой свою стройную шею. - Ведь на методе Бутейко от тяжелого состояния до значительного улучшения больной при упорных тренировках за одну-две недели доходит.
     До идеального самочувствия, конечно, путь подольше. Я вот лично пять лет шла, - уточнила Соколовская.
     По образованию я - физхимик. Работаю в институтах академии наук. Мне легче разобраться в методе, особенно в его теоретическом обосновании. И мне совершенно (Соколовская живо представила топающего на нее начальническими ногами Главного) почему(!) наша медицина абсолютно не приемлет метод и Открытие доктора Бутейко?!
     - Действительно. Почему? - по инерции вслед за методистом переспросила раскрасневшаяся Мария Владимировна.
     Но Людмила Валерьевна не торопилась с ответом. Она-то отлично понимала, что в двух словах тут ничего не объяснишь. Ей важно было расставить сегодня в душах своих слушателей определенные вехи. Наметить путь следования. А потом уже согласовывать расписание движения...
     - Бутейко, когда искал приемлемые для анализа любым человеком параметры его собственного родного дыхания знал, конечно, в какой нищей стране мы с вами живем... - застолбила очередную "вешку" Людмила.
     Внимательно слушавшие методиста пенсионеры на секунду пригорюнились. Утверждение, что их огромная богатейшая (за что боролись?) страна к июню девяносто первого вдруг превратилась в нищую ни у кого не вызвало возражения.

- ...Знал, что в нищей стране живем, - как ни в чем ни бывало продолжала методист. - Что приборов у нас даже кухонных-то не хватает, не то, что для определения содержания углекислого газа в организме. А ведь только по нему и можно с достаточной точностью судить об истинной глубине вашего дыхания. Ну и изобрел тогда ученый так называемую контрольную паузу. То есть задержку дыхания на выдохе до первой, самой маленькой трудности.
     Людмила Валерьевна подошла поближе к зарешеченному окну. - По этой самой контрольной наузе мы и определяем содержание углекислого газа в организме больного безо всяких приборов. Примерно, конечно же.

...Я вот как-то была на выезде с рекламными занятиями по презентации первого тома нашей серии "Свой собственный путь к здоровью". Попали на Дальний Восток в небольшой городок. И там, на рекламных занятиях у меня присутствовала местная довольно известная в маленьком городке врач-терапевт Вероника Степановна.
     О методе она и до нашей книги вроде бы что-то слышала. Якобы даже пыталась его к себе применить. - Соколовская задумчиво провела пальцем по узорной решеточке.
     К ней больные астматики чуть не каждый день валом валят. Ну я у нее и спрашиваю: "Вероника Степановна, а какая у вас самой-то контрольная пауза и максимальная?" Людмила Валерьевна невесело усмехнулась.
     Она мне отвечает - контрольная шесть секунд, максимальная девять. Это при норме-то для здорового человека в шестьдесят секунд контрольной паузы!!... Вы понимаете к какому глубоко больному врачу идут астматики за исцелением. Как вы думаете - может такой медик дать хоть кому-либо здоровье?!
     Троица из академгородка начала иронически подхихикивать.
     И вот эта самая врачиха в стационарных условиях, пользуясь всеми доступными ей приборами и бронхолитиками при огромных естественно денежных затратах(!) (к ней ведь не один больной приходит) снимает астматический приступ за два дня. И то далеко не всегда и не у всех.
     Соколовская дала аудитории возможность осмыслить сказанное. - Я же на рекламных занятиях на глазах этой самой врачихи снимала такие приступы за три-четыре минуты. Были случаи, когда и за две минуты или чуть более того.
     - И она не повесилась от зависти? - едко бросил один слушатель из сидевшей в затемненном углу "научной" троицы.
     - Нет, не повесилась, - оценив по достоинству академгородковский юмор, откликнулась методист.
     Более того - терапевтша заявила, что я же, мол, для снятия приступа якобы еще и методику Джуны использую... - Соколовская отчаянно тряхнула головой, еще сильнее рассыпав по плечам густые темные волосы.
     Это я-то, ученица Бутейко, который считает Джуну "черной целительницей"! - Людмила искренне рассмеялась. - Да по одной этой реплике видно было, что Вероника Степановна не только метода Бутейко, но и естественно и методики Джуны абсолютно не знала. Иначе бы она не имела контрольную паузу в шесть секунд.
     Какими только гормонами ей не приходилось ежедневно пичкать своих больных. А они ведь в больших количествах здорово разрушают надпочечники.
     И это в то время, когда у Бутейко давно имеется определенная, хорошо разработанная и проверенная на практике методика фактически полного ухода от применения гормональных препаратов!
     - Да что же они тогда людей гробят! - не выдержала импульсивная и непосредственная в общении супруга сторожа.
     Так вот в итоге, после просмотра моих почти мгновенных снятий приступов, проходив в группу почти все десять дней, Вероника Степановна изрекла: "Я даже кажется начинаю вам верить..." Чувствуете - "кажется начинает..." - Соколовская подняла кверху указательный палец.
     "Но у меня, - говорит, - на столе лежит должностная инструкция, согласно которой я не имею права использовать ни один другой метод, кроме указанных в инструкции..."
     Соколовская недобро прищурилась. Чувствуете, как веет заботой государства о больных. Лечить только по инструкции, заведомо зная, что обозначенные в ней средства и приемы большинство современных наиболее распространенных заболеваний вовсе не излечивают.
     А ведь Вероника Степановна сама по себе неплохой человек. И ко мне она не относилась враждебно. Скорее наоборот.

Почему мне удавалось так быстро ликвидировать астматические приступы, как впрочем и приступы сердечные, у своих пациентов? - сочла нужным заострить внимание аудитории Людмила Валерьевна. - Да потому что бронхоспазм или, например, спазм коронарных сосудов на методе образно говоря "обращается в бегство". Проходит сам собой в результате накопления СО2.
     Нельзя ведь вылечить чуму, не зная причину возникновения этой болезни! Вот Бутейко и открыл главную причину возникновения более ста пятидесяти наиболее распространенных современных заболеваний. Ей оказалось глубокое дыхание страдающих этими недугами!! А среди них основные болезни цивилизации. Сердечно-сосудистые заболевания. Заболевания головного мозга. Всевозможные аллергии.
     Теперь вот еще СПИД объявился. Ну я думаю нам-то он (Людмила скользнула взглядом по дружному ряду пенсионеров) вообще-то не очень угрожает... И тем не менее для сведения хочу заметить, что киевский врач доктор Новосельцев с помощью метода Бутейко очень эффективно борется с этим карающим бичом человечества. - Пенсионерка за стойкой что-то пометила у себя в блокнотике.

...Итак Первое открытие, которое прежде всего сделал доктор Бутейко и в этом его огромная заслуга - эмпирически установил и во всеуслышание объявил о вреде глубокого дыхания!!! Тем самым фактически подтвердив и поддержав многие как из теоретических, так и из практических разработок английских ученых Холдена и Пристли, немало посвятивших труда изучению действия гипервентиляции на организм человека.
     Затем последовали годы научных лабораторных исследований, подкрепивших неопровержимыми экспериментальными доказательствами правоту нашего неординарного ученого.
     В результате этой почти десятилетней кропотливой работы были собраны уникальные данные. Но саму лабораторию противники неглубокого дыхания в шестьдесят восьмом году все ж таки прихлопнули! А почти полсотни ее самоотверженных сотрудников пустили по миру. Чтобы другим неповадно было...
     Соколовская краешком глаза отметила, как быстро бегает перо в руках Виктора Георгиевича.
     Парадокс! Закрывали единственную в стране лабораторию, где действительно лечили астматиков!! Это в то самое время, когда ведущий профессор главного противоастматического учреждения страны сам страдал так и неизлеченной при помощи всего арсенала имевшихся у него якобы "мощных" профилактических средств тяжелой формой бронхиальной астмы. И вынужден был постоянно держать у себя в "предбаннике" медсестру со шприцем наготове, которая уколами на некоторое время слегка приглушала у него сильнейшие астматические приступы.
     Каково?! - Соколовская вскинула голову кверху. - А ведь еще в средние века заболевших врачей забивали камнями.
     - Сейчас не забьешь. Сейчас к таким врачам очередь в драку по талонам выстаивают, - высокомерно процедила сквозь зубы чернявенькая коллега Соколовской по научному институту.
     - Вот-вот, - подхватила обрадованная поддержкой методист. - У врачихи у самой голова раскалывается от мучительной боли, а мы, положив талон ей на стол, спрашиваем ее как же нам все-таки избавиться от головных болей!!!...
     Да ведь помимо талона каждый из нас, даже не подозревая об этом, платил со всякими там профвзносами и налогами не менее пятисот шестидесяти рублей в год на медицину, не считая затрат на лекарства. Это при максимальной-то сто тридцати рублевой пенсии в стране и среднем заработке в сто пятьдесят рублей.
     Платил за тем, чтобы потом в случае нужды попасть на прием к подобным "высококвалифицированным" эскулапам...
     - Драли и дерут с нашего брата, где только могут, - вызывающе хлопнула себя по колену родственница матери Воронцова.

- Были бы бараны, а кому с них шерсть состричь всегда найдутся, - откликнулся до сих пор помалкивавший ее семидесятипятилетний супруг. В комнате ненадолго повисла раздумчивая тишина.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ПОЧЕМУ ШИРОКО ПРОПАГАНДИРУЕМОЕ ГЛУБОКОЕ ДЫХАНИЕ НА ДЕЛЕ ОКАЗАЛОСЬ НАШИМ СМЕРТЕЛЬНЫМ ВРАГОМ?

...Давайте-ка все вместе подумаем почему все же столь широко пропагандируемое повсюду глубокое дыхание на деле оказалось нашим смертельным врагом?
Слушатели напряженно замерли. О пропаганде именно глубокого дыхания превосходно знали все присутствующие. О вреде его твердили однако лишь довольно пока еще редкие в общей массе населения ученики доктора Бутейко...
- Вот на лекциях Бутейко очень часто можно услышать упоминание о СО2, - стала помогать своей аудитории Соколовская.
Нам с вами сколько лет мы живем - столько и внушали, что углекислый газ вреден. Поясняли, что есть, мол, гадкий СО2, который надо как можно быстрее выдохнуть. И есть замечательный кислород, которого нужно как можно больше вдохнуть.
- Так смертникам и то кислородную подушку суют! - подалась вперед супруга сторожа.
- Это все такие пионерские представления, которые в принципе можно было бы даже не опровергать. Не тратить на это усилия, - скривила губы Людмила Валерьевна.
Надо было бы просто все это лживое нагромождение стереть, как стирается ненужная запись на магнитофонной пленке. А потом записать все по новой.
Но доказывать и очень многое все же пришлось. И прежде всего самому первооткрывателю - доктору Бутейко. Врагов-то у него оказалась уйма, а друзей - по пальцам пересчитать.
И вот переходя к доказательствам о вреде глубокого дыхания для начала просто поговорим о кислороде.

...Людмила Валерьевна присела за стол, чтобы создать более интимную обстановку. - Я хочу специально для вас кратенько ссумировать к чему же пришел доктор Бутейко за восемь лет работы на уникальнейшем физиологическом комбайне, пока в шестьдесят восьмом комбайн этот зверски не уничтожили его противники.
Физиологический комбайн позволял одновременно измерять до сорока параметров самых важных жизненных функций человеческого организма!! И улавливать и регистрировать их изменения в зависимости от того, как дышит человек.
Глубже дышит - одни замеры. Менее глубоко - совсем другие показатели. И всю эту лавину бесценной информации Бутейко удалось еще в начале шестидесятыё обработать на ЭВМ! Тогда это было великая вещь -электронно вычислительная машина!!! И доступ к ней имели далеко не все желающие.
Соколовская все же приподнялась со стула. - Результаты, получившиеся после обработки бесценной информации оказались просто потрясающими. Это действительно опрокидывало все устоявшиеся взгляды и на роль кислорода для человеческого организма, а самое главное на роль глубокого дыхания, якобы в избытке этим кислородом организм обеспечивавшего...
Но здесь, - Людмила подождала пока пенсионерка в левом углу что-то подскажет соседке, - мне хочется сделать небольшое отступление. Хочется подчеркнуть, что Бутейко не только сам изобретал.
Огромное количество времени он провел в залах лучшей библиотеки. Перечитал всех старых авторов по интересовавшей его теме. И еще до создания своего великолепного комбайна при помощи своего открытия излечил прежде всего самого себя от страшной - не знающей жалости болезни - злокачественной гипертонии. А она считалась неизлечимой! Обычно за год-полтора любого богатыря уносила в могилу. И Бутейко, хотя и был лучшим учеником академика Дариева и имел все лекарства, о которых простой смертный мог только мечтать, хорошо знал, что они не помогут... Что вряд ли он доживет даже до декабря пятьдесят третьего.
И вот от ощущения этой-то смертельной опасности у него очень четко заработали мозги. Он стал искать в медицинской литературе все, что только там можно было найти о глубоком и неглубоком дыхании.
И оказалось, что в Англии еще в начале века существовала физиологическая школа Холдэна и Пристли, которые тоже чисто эмпирически вышли по сути дела на подлинное понимание истинной роли СО2, изучая процесс дыхания.
Не так четко еще, как это сделал Бутейко. Не проповедуя и не провозглашая огромный вред от глубокого дыхания. Тем не менее они создали хорошую научно экспериментальную основу для совершения Великого Открытия.
Не хватало лишь одного - гениальной смелости назвать ее своими именами... И такой гениально храбрый человек нашелся!
Людмила Валерьевна видела, что интерес слушателей к ее лекции явно повышается.
Официально день Открытия празднуется доктором Бутейко седьмого октября, начиная с тысяча девятьсот пятьдесят второго года. Но я считаю, что само Открытие совершалось в несколько приемов. Поэтапно так сказать.
Первый этап, до 7-го октября пятьдесят второго года - это чисто эмпирические догадки ученого, пришедшие ему на ум во время подавления своих собственных сердечных приступов. В середине восьмидесятых Бутейко частенько подробно рассказывал мне, как иногда по дороге на дежурство, еще не доходя до своей клиники у Покровских ворот его одолевало сильное сердцебиение.
Однажды даже пронзила острая боль. И тут он непроизвольно затаился. Уменьшил глубину дыхания. И сердце сразу же отпустило.
Второй этап свершения открытия - это вечер и ночь седьмого октября пятьдесят второго года. - Людмила подробно пересказала здесь все то, что уже было написано Воронцовым по этому поводу в первом томе.
Третий этап - после седьмого октября пятьдесят второго - это сидение в читальных залах за грудой литературы по данному вопросу.
И четвертый этап - с тысяча девятьсот шестидесятого года по тысяча девятьсот шестьдесят восьмой год - сбор научно экспериментальных данных, подтверждающих свершенное открытие при помощи физиологического комбайна.
Так вот именно на третьем этапе - во время долгих ежевечерних бдений в лучших читальных залах страны Бутейко более или менее подробно познакомился с достижениями Холдэни и Пристли в этой области.
Именно эти двое английских физиологов доказали, что дыши как хочешь глубоко (или вовсе неглубоко), кровь насыщается кислородом на девяносто шесть процентов.
А в малом круге она шунтируется и не насыщается. Следовательно глубокое дыхание нам вовсе не нужно. Поскольку хоть легкие от напряжения разорви кровь больше кислородом насыщаться не будет! И вообще нам оказывается кислорода в крови и клетках надо не более двух процентов. В воздушной же атмосфере, всех нас с вами окружающей, его содержится гораздо больше.
Вот сейчас - в этой комнате в воздухе содержится двадцать один процент кислорода, - Соколовская пошире открыла форточку. - Как вы думаете, если бы в данный момент из комнаты начали откачивать кислород, когда бы мы с вами ощутили нехватку?
- Да мне вот, собственно говоря, и сейчас уже немного не хватает, - опять ответила за всю "научную" троицу чернявенькая.
- Вам и в кислородной камере не будет хватать, потому что открытым ртом дышите! - не вдаваясь пока в глубокие разъяснения парировала ее реплику методист.
Холдэн и Пристли специально помещали людей в барокамеру. И начинали постепенно уменьшать в ней содержание кислорода. Так даже глубокодышащие испытуемые (Соколовская бросила выразительный взгляд в сторону своей институтской знакомой) не чувствовали нехватки воздуха пока содержание кислорода с двадцати одного процента не понижалосьдо двенадцати, а то и до десяти процентов...
- Вот те раз... -громко хмыкнул седой супруг Марии Владимировны. - Почти наполовину откачали значит и ничего...
- А люди с поверхностным дыханием не чувствовали никакого дискомфорта даже при восьми процентах содержания кислорода в той же самой барокамере!!
- Ну мне то бы там, конечно, не сдобровать, - самокритично подметила все же закрывшая рот снабженка.
- Поэтому, когда астматики говорят, что им "не хватает воздуха" они абсолютно неправы, - гнула свое методист. - Им не воздуха не хватает, а кое-чего другого.
Насчет воздуха надо просто запомнить, что нам его всегда хватает! И кровь и так насыщена кислородом до предела. Поэтому глубокое дыхание совершенно не нужно. - Соколовская прекратила расхаживать возле стола. - Но оно не просто нам не нужно. Оно еще и страшно вредно!!! Вот ведь какая штука оказывается.
Поскольку мы глубоко вдохнув обязательно почти весь вдохнутый объем также глубоко и выдохнем. И при этом сильном выдохе воздушный поток захватывает вместе с собой находящийся в легких углекислый газ. СО2. И выносит его наружу.
А ведь СО2, как оказалось, является регулятором всех обменных процессов, происходящих в организме. И коли мы его излишне выдохнули, то углекислый газ будет значит забираться из крови. Потом из клеток. И в результате произойдет нарушение обмена веществ!
Доктор Бутейко после долгих поисков в различной литературе наткнулся на совсем практически ныне забытый так называемый "эффект Вериго-Бора". Эффект открытый еще в начале нашего века.
Согласно этому эффекту, чем более щелочная атмосфера в какой-то среде (например, в крови), тем сильнее связь ассоциатов этой среды!
И конкретно в нашем случае получается более крепкое сцепление гемоглобина с кислородом, содержащимся в крови человека. Ведь гемоглобин - это такая молекула, - Людмила согнула кольцом указательный палец, - которая обладает способностью прищеплять к себе молекулу кислорода или СО2. И когда кровь подходит к легким, она, с помощью гемоглобина и цепляет то, что ей нужно.
Ну а коли мы все вобщем-то дышим очень глубоко. Излишне выводим из организма драгоценный СО2, то его в крови постоянно не хватает. А что это значит? - пытливо всмотрелась в заинтересованные лица своих слушателей прямоплечая методист.
В виде чего содержится углекислый газ в крови? Как вы считаете? - В виде пузырьков, наверное, - неуверенно произнесла наморщившая лоб Мария Владимировна.
- Нет! Не в виде пузырьков, а в виде угольной кислоты, - назидательно разъяснила Соколовская. - И если СО2 в крови не хватает - выходит там не хватает именно угольной Кислоты!! И среда излишне подщелачивается. То есть основной показатель кислотно-щелочного равновесия - некий Ph равный обычно семи целым и трем десятым изменяется в щелочную сторону.

...Ну а тогда, согласно закону Вериго-Бора усиливается связь гемоглобина крови с кислородом. И кровь плохо отдает кислород в клетки. Начинается кислородное голодание тканей из-за нехватки СО2! - Она особенно выделила голосом последнее слово.
Вот этот-то парадоксальный факт и выделил в первую очередь среди всего прочего доктор Бутейко. И получилось, что неглубокое дыхание, помогая накоплению углекислого газа в организме ликвидирует многие заболевания, вызываемые спазмами сосудов.
Организм ведь, несмотря на наше глубокое дыхание, сопротивляется вымыванию жизненно важного для него СО2.
Спазмирует стенки сосудов. Сужает их. Уменьшает проход для утечки СО2.
Неглубокое дыхание все расставляет по своим местам. Спазмы убираются сами собой. А значит на свалку можно выбрасывать груды сосудорасширяющих лекарств и многое им подобное.
Выходит - наносится удар по фармакологии. У них же, вроде бы, хлеб отнимается. Ну и естественно забили фармакологи Бутейко в дальний угол, чтобы не знали его и не слышали больные и нуждающиеся.
А у нас ведь фармакология послабее западной. Там-то уж точно миллиардные убытки для частных и государственных фармакомпаний. - Соколовская почувствовала, как сразу оживилась при упоминании крупных финансовых потерь снабженка.
Поэтому на западе Холдэна и Пристли с их экспериментальными исследованиями, подтверждающими огромную важность СО2 для человеческого организма, забили намного раньше, чем у нас Бутейко. И более основательно...
- Вот что делают деньги! - вздохнула пораженная услышанным сотрудница академгородковского института. - Хорошо ли тебе, плохо ли - им наплевать. Главное, чтобы лекарства покупал почаще и подороже.
- Так уже и ветеранам войны не в каждой аптеке со скидкой дают, - отозвался на ее замечание задетый за живое супруг Марии Владимировны. - Воевал, не воевал, а за полцены только в своем районе можешь теперь таблетки получать. Да еще не всякие и не всегда...
- Поэтому и не надо за ними гоняться, - моментально среагировала на сложившуюся ситуацию методист. - Лучше хорошенько раз и навсегда усвоить безлекарственный метод Бутейко и не знать никакого горя. Не зависеть во всем от белых халатов.
А почему мы, собственно говоря, все постоянно думаем, что кислород нам так важен и нужен?
Об углекислом газе почему-то не беспокоимся... - опять повернула разговор в нужное русло Соколовская.
Да потому что еще в прошлом веке, во времена французской революции, если вы о ней еще напрочь не забыли, французский же ученый Лавуазье открыл кислород и описал процесс горения именно в кислороде. А мы два века как попугаи повторяем все им сказанное, хотя многое с тех пор поменялось местами. - Соколовская даже покраснела от возбуждения. - Лавуазье ведь тогда высказал лишь гипотезу, что видимо, дескать, и в человеческом организме все происходит точно также, как в процессе горения. Побольше мол кислорода вдыхать - получше будет работать "печка" нашего обмена веществ. А СО2, дескать, знай только удаляй.

Помимо ложной гипотезы Лавуазье в возвеличивании роли кислорода для живых организмов сыграло свою роль и то обстоятельство, что примерно в середине прошлого века физиологи овладели чисто химическими методами анализа.
И стали, естественно, с их помощью изучать больные органы. А в итоге пришли к выводу, что фактически все виды поражений органов так или иначе связаны с кислородной недостаточностью. Но не поняли почему?! - Соколовская предупреждающе подняла руку. - Почему все же клетки недополучают кислород?!! Из-за нехватки СО2!!! - она резко опустила руку.

Здорово заворачивает! Порадовался за супругу Воронцов. То связь ассоциатов отметила в эффекте Вериго-Бора. То вот чисто химический анализ из прошлого века припомнила...
Это и были именно те изюминки, которых он так ждал от дипломированного физхимика. Здесь уже чувствовались и уровень методиста и специфика его университетского образования.

- Помимо непосредственно самого глубокого дыхания, так яро пропагандируемого нашей медициной, на человеческий организм ведь еще воздействует и большое количество сопутствующих раздышивающих факторов, - развивала свою мысль Людмила Валерьевна. - Взять к примеру всякие клеи, линолеумы, аэрозоли и прочее... Все это также ужасно раздышивает нас! Их убрать из помещения и дышать сразу же станет легче. Хотя кислорода в помещении останется вроде бы столько же сколько и было...
Или вот еще можно рассмотреть примеры, когда такие же люди, как мы с вами, живут при меньших процентах содержания кислорода в воздушной атмосфере и не испытывают никаких неудобств. Взять, допустим, самый край Дальнего Востока. Сам Владивосток. В нем и его окрестностях в воздушной атмосфере не двадцать один процент кислорода, как здесь, в Сибири, а девятнадцать,, а то и восемнадцать.
И тем не менее дальневосточники местные никакого дискомфорта не ощущают. А вот приезжие - другое дело.
Отсюда же берет свои корни и здоровье высокогорцев. У них автоматически выстраивается правильный цикл дыхания.
Некоторые из присутствующих по примеру Воронцова пытались было кое-что записывать, но не имея его навыков и квалификации вскоре это дело бросили.
Так давайте теперь и прикинем, что же все-таки важнее на самом-то деле? Так ли уж бесспорно первенство кислорода. Ведь углекислый газ, как мы увидели является регулятором всех обменных процессов в организме. Это немаловажно. - Соколовская загнула палец.
Углекислый газ регулирует снабжение клеток тканей кислородом. Он также регулирует просвет сосудов, - Людмила Валерьевна изобразила пальцами подобие узкого горлышка.
У нас ведь все спазмы гладкомышечной мускулатуры связаны с нехваткой СО2. Вспомните. У вас у многих наверняка случалось так, что вот вдруг закололо в груди. Вы замерли. Затаились. И вам стало лучше.
Таким же путем шел и доктор Бутейко. Начался у него неподалеку от собственной клиники сердечный приступ. Он затаился и сердечная боль прошла.
Но в отличие от нас с вами он не ограничился простой констатацией данного факта. Потому он и стал известным доктором Бутейко. Константин Павлович сразу начал размышлять.
Ага, значит затаился, уменьшил дыхание и сердечная боль прошла! А если сделать наоборот? Подышал сильнее - приступ возобновился...
И опять Бутейко не удовольствовался только этим открытием. Он побежал в клинику. Стал проводить эксперименты на астматиках. Уж они то дышат глубже всех.
Ну и потом его еще осенило в коридоре самой клиники, когда он со своими студентами столкнулся с жадно хватавшим ртом воздух гипертоником, которого доктор вначале принял за астматика.

Воронцов, записывавший рассказ методиста, не мог не заметить, что она излагает историю Открытия болезней глубокого дыхания как бы в своем варианте. Немного отличном от описанного им в первом томе.
Добавился, например, сердечный приступ у самого Бутейко по дороге на дежурство... Но позже Людмила объяснила литератору, что тогда - в середине восьмидесятых - Константин Павлович рассказывал ей все именно в этой последовательности. И Воронцов, скрепя сердце, решил, что излишние подробности в конце концов не помешают.

...И потом, люди в приступе очень сообразительны, - второй раз за время сегодняшней лекции повторила Соколовская.
- Мне как-то пришлось в переполненном вагоне пригородной электрички снимать сердечный приступ у одной огородницы лет под шестьдесят пять.
Воронцов мигом вспомнил о чем идет речь. Набитый измученными после "дачного" труда людьми осенний вагон. Внезапно накренившаяся на бок с помертвевшим лицом и посиневшими губами пожилая женщина на соседней скамье.
Душераздирающие крики ее одетой в цветастый платок и зелено-желтый ватник сорокалетней дочери. "Мамочка! Родная моя! Только не уходи! Мамочка! Родная! Не надо!!
Врача! Скорую!!!..."
Переполненный огородниками осенний пригородный вагон. До города еще езды больше часа. Следующая станция какое-то богом забытое "Мурлыткино", где и туалета-то приличного не сыскать.
Какой тут врач. Какая скорая... Кинувшиеся по соседним вагонам добровольцы естественно не нашли ни медика, ни лекарства. Сам Воронцов с ужасом следивший, как все больше запрокидывается голова несчастной жертвы вагонной духоты и давки хорошо понимал, что еще чуть-чуть и женщине уже никто не поможет.
С Людмилой они тогда еще не были расписаны. Только дружили. О методе Бутейко Виктор Георгиевич в ту пору имел понятие от нее лишь понаслышке. Да и сама Соколовская тогда вовсе не являлась дипломированным методистом.

- ...Свекровь мне и говорит - "помоги ей", - прервала Соколовская воспоминания супруга. - А я про себя думаю - "ведь побьют же, если я вместо обычных реанимационных мер предложу еще более ограничить дыхание погибающего в душном до тошноты вагоне.

...Тут не просто побили бы. Под вопли дочери, в случае летального исхода, добровольную "целительницу" за такие советы могли на части разорвать. И убежать некуда. Из вагона при желании окружающих и мышь не выскочит.
Виктор Георгиевич страстно желал, чтобы в тот момент поблизости оказалась бы хоть какая-нибудь пусть самой средней руки медсестра. На нее и можно было бы переложить всю ответственность в данной ситуации.
Но никакой медсестры поблизости не оказалось и в помине. Все истошнее умоляла не уходить из этого мира свою костенеющую на глазах престарелую мать ее разрываемая горем дочь.
И пересиливая боязнь за судьбу Соколовской Воронцов тоже подтолкнул ее в плечо: "Иди, попробуй сделать хоть что-нибудь..." Но что именно она будет "пробовать" он и сам тогда толком не знал.
Правда, еще сидя рядом с ним на скамейке, Людмила несколько раз повторила вслух, что несчастной женщине нужно прежде всего закрыть широко раскрытый рот. Это она и принялась осуществлять через несколько секунд, склонившись над жертвой советского железнодорожного "сервиса".

- ...Я говорю собравшимся возле умирающей доброхотам: "на левый бок ее, на левый бок положите". - Рассказывала между тем своим слушателям Соколовская. "Помогавшие" больной женщины огородницы кривятся: как это так на левый, когда вся медицина на правом(!) лежать советует!!
Но больная, слегка очнувшись, меня быстренько поняла. "На левый, - бормочет, - на левый. Спину я ей выпрямила. Колени подогнула. И зажимала ей нос под счет "раз-два-три".
Ох уж, что там, в вагоне творилось, когда подруга Воронцова зажимала нос и без того задыхавшейся тетушке, Воронцову и вспоминать было тошно. Все кто стоял рядом были уверены, что "целительница" в видавшем виды красном плаще вот-вот удушит свою жертву.
"Ей же воздуха не хватает! Мы окошко открыли. А вы ей нос зажимаете!!!... - с неподдельным возмущением приговаривала сороколетняя дочка несчастной. Можно было себе представить, как накинулась бы она на будущую методистку, если бы мамаша скончалась у той на руках...

- ...И через две минуты больная сначала побледнела. А через четыре порозовела, - как о самом обычном деле припоминала те давние события Соколовская. Но Воронцов-то прекрасно помнил, что это были за минуты!
- Все кричат - "скорую! Скорую, пока она пришла в себя! Пусть машинист по рации вызовет!!" - детализировала свой рассказ методист. - А я им говорю - "не надо никакой скорой". И женщине этой внушаю: подумайте, мол, дома над всем происшедшим и научитесь дышать по Бутейко."

Так и доехала несчастная до самого города безо всякой скорой. Свидетелями ее безлекарственного "вытаскивания из могилы" былбитком набитый вагон. В случае неудачи Людмилы Валерьевны, безусловно, ее нашлось кому линчевать. А вот воскрешение из мертвых похоже оставили без внимания... Ни один человек из доброй сотни свидетелей не пожал руку поставившему так много на карту необычному лекарю. Никто из видевших больную буквально наполовину уже в потустороннем мире не написал хвалебный отзыв о спасшем ее человеке даже в местную газету.
А ведь на глазах у десятков людей, после многих безрезультатных попыток дилетантов методом Бутейко за три минуты была спасена мать, бабушка, наконец, просто живая божья душа!
И ведь как нужна была в то время доктору Бутейко любая печатная поддержка! Но нет - предпочитали выискивать в его Открытии изъяны. А таких вот умопомрачительных Побед вроде бы как в упор никто не видел.
Ну а в результате, где-то в другом таком же душном вагоне вскоре погибал "без врача и лекарства" другой несчастный старик или старушка. И никто не мог им во время хотя бы зажать нос. Не говоря уже о том, чтобы квалифицированно научить как же все-таки следует уменьшать смертоносную глубину своего давно вышедшего из под контроля дыхания.
Вот так вот частенько происходит в повседневной действительности. Спасение находится где-то рядом. Но мимо него равнодушно проходят. А вот, чтобы осудить в случае неудачи первопроходца - на это у нас энтузиазма хватает...

- Как видите я привела вам довольно наглядный пример того, как уменьшение глубины дыхания может спасти человека в самой кризисной ситуации, - закончила свой рассказ Соколовская.
Также вот и Бутейко экспериментировал с тяжелейшими астматиками. Подыши тише, подыши глубже. И в ночь на седьмое октября пятьдесят второго года он сделал, наконец, свой поистине гениальное Открытие!
А уже после, на основе этого открытия был разработан практический метод непосредственного перехода от глубокого дыхания к нормальному, чтобы каждый человек мог сам снимать свои болезненные симптомы.
Вот этому-то и учат своих слушателей методисты доктора Бутейко. Это, конечно, труд. Ведь надо стереть старую информацию. Сломать сложившиеся стереотипы.
Конкретно же вам, - Людмила Валерьевна внимательно посмотрела на собравшихся, - нужно будет заниматься ежедневно раз шесть по десять-пятнадцать минут. Примерно в течение первых трех месяцев.
На первый взгляд все это кажется настолько просто. Сидеть и уменьшать глубину дыхания.., что невольно возникает вопрос: да неужели только это ивылечит вас от ваших многолетних болячек?!...
При этих словах методиста супруга сторожа широко улыбнулась.
Безусловно вылечит! - нажала на голос Соколовская. - Ведь вы же будете копить СО2!! А он действительно выводит больного из самого сильного приступа.
- Ну а потом-то, после этих трех месяцев, что делать? - расправив складки своего светло-зеленого платья, поинтересовалась за всех присутствующих Степанида Васильевна.
- А позже будете уже только поддерживать накопленный уровень углекислого газа. Тренироваться в методе минут двадцать после сна и минут двадцать перед сном, контролируя естественно дыхание в течение всего дня, - обнадежила специалист по неглубокому дыханию.
Так что, как видите с помощью метода Бутейко можно очень многое объяснить из того, что было для вас раньше абсолютно непонятно.
Людмила Валерьевна взглянула на часы.
Ну что же - наша первая, такая несколько может быть и экспромтная лекция, подошла к концу. Какие будут ко мне вопросы?
- Когда и где начнутся практические занятия? И сколько платить? - подняла руку чернявая снабженка.
- Всех тех, кого заинтересовала наша сегодняшняя беседа, мы ждем здесь через недельку. В семь часов вечера. С собой желательно иметь тетрадку, ручку, секундомер или часы с секундной стрелкой. А насчет оплаты, - Соколовская повернула голову в сторону литератора. - Поскольку эти занятия у нас проводятся по просьбе историка нашего движения... Для того, чтобы помочь их художественно-документальным показам еще и многим другим больным, то мы решили в данном конкретном случае провести их совершенно бесплатно.
- Значит через неделю здесь же, - снабженка подкрутила свои часики. - Да. А потом будем каждый раз оговаривать время, чтобы всем было удобно, - заверила Людмила Валерьевна. - Если вопросов больше нет, то спасибо всем за внимание и до встречи.
- Это вам большое спасибо! - на правах хозяйки, уже от дверей поблагодарила ее Степанида Васильевна.
- Мы многое узнали и мне, например, было интересно, - покидая тесное помещение поддержала ее Мария Владимировна.
Несколько уставший от писанины, но весьма довольный Воронцов поставил последнюю точку и тщательно упаковал тетрадку в непромокаемый полиэтиленовый мешочек. Рукописи, как известно, не горят. Но они довольно запросто мокнут... А утраты этих записей он не мог допустить.

Автор трилогии «Открытие доктора Бутейко».
Методист Бутейко с 27 летним стажем.
Сергей Георгиевич Алтухов.

Поделитесь этой статьей:

Присоединяйтесь к нам в социальных сетях: