Итак, уважаемые наши читатели, вы открыли первую страницу третьего тома документального романа-трилогии:
«Открытие доктора Бутейко». Что ждет вас в этой книге? А ждет вас удивительное Открытие! Оказывается и
тем женщинам, которым врачи по разным показаниям… запрещают иметь ребенка, можно рожать на МЕТОДЕ К.П. БУТЕЙКО!
Можно! Да еще как можно!! Можно рожать здорового ребеночка и.. ДАЖЕ БЕЗ БОЛИ!
Кто нынче может поверить в подобное? Роды у всех нас обычно ассоциируются с дикими криками роженицы. Родовые
боли бывают настолько сильными, что сердце некоторых не очень здоровых женщин не выдерживает. И молодая мама умирает прямо на столе….
Могут сказать, что есть же анестезия. Да! Есть.
Но всякая анестезия в принципе вредна для организма.
А для организма роженицы и будущего ребеночка особенно.
Героине этого тома – Людмиле Валерьевне Соколовской врачи запрещали рожать… Они находили у тридцатилетней женщины
более 25 болезней. Среди них: анемия, пиелонефрит, мигрени, сердечные заболевания.
« - Вы, милочка, не выдержите родов! У вас прямо на родильном столе откажут почки или сердце… Погибнете и вы, и ребеночек!
Вам нельзя рожать!!»
Так говорили «сердобольные врачи» Люсе и в тридцать лет, и в тридцать два, года. Они обрекали ее на абсолютную бездетность.
О сколько таких трагедий пережили по вине лекарственной медицины тысячи и тысячи подобных Люсе женщин!
Они не смогли создать свою семью… Не смогли увидеть своего новорожденного маленького человечка!
«Нельзя рожать!» Это был приговор. Как справка о психической невменяемости… Нельзя и все тут!!
И вот эта книга четко показывает, что большинству из этих, приговоренных лекарственной медициной к бездетности женщин,
МОЖНО (!!) иметь ребенка! Можно иметь не какого-то заморыша, а вполне здорового, талантливого ребенка. Если…,
если эти женщины полностью освоят классический метод К.П. Бутейко.
Людмиле Валерьевне Соколовской повезло. В 1984 году она встретилась с Гениальным нашим
ученым-физиологом- Константином Павловичем Бутейко!
И ее судьба круто изменилась!! Людмила освоила методику.
Сама стала первоклассным методистом Бутейко.
И 19 октября 1989 года родила в Новосибирском Академгородке
Прекрасного, здорового малыша! Кстати, весил новорожденный
около трех с половиной килограммов. И по крепости и весу был ВТОРЫМ из восьми родившихся там в тот день ребятишек.
Вторым! Серебряным призером. Впоследствии Людмила рассказала как родить здорового ребенка сотням обреченных на бездетность женщин.
Так что несчастные женщины узнают неимоверную тайну.
Тайну ухода от приговоров к бездетности. Тайну БЕЗБОЛЬНЫХ родов на МЕТОДЕ БУТЕЙКО!
Ну а мужчины? Те-то скажут, мол, нам это не надо…
Неправда! Надо даже и в смысле родов. Вам-мужикам, не рожать.
Но рожать вашим женам, дочкам, внучкам. А их тоже могут приговорить к бездетности по «определенным показаниям»!
Для всех больных, желающих надежно освоить метод Бутейко и добиться замечательных результатов в его применении я хотел бы отметить - овладеть методом К.П. Бутейко ни по какой книге НЕЛЬЗЯ!!
Конкретного человека с его конкретной болезнью должен контролировать и учить опытный методист. Никакая книга особенностей
разных больных НЕ ОХВАТИТ!
Поэтому не пытайтесь по книгам лечиться САМИ…
Вы можете сделать себе хуже, чем было.
НИЧЕГО СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННО ТРУДНОГО в методике
К.П. Бутейко нет. Ее вполне по силам освоить обычным людям. При одном условии - они должны тщательно и регулярно
Тренироваться под контролем опытного методиста! И излечение обязательно настанет!
Как бы ни была тяжела ваша болезнь…
Желаю вам познавательного чтения. Слава Гениальному ученому нашей Земли - Константину Павловичу Бутейко!
Автор трилогии «Открытие доктора Бутейко».
Методист Бутейко с 27 летним стажем.
Сергей Георгиевич Алтухов.
ЕСЛИ ОФИЦИАЛЬНАЯ МЕДИЦИНА НЕ В СИЛАХ ОБЛЕГЧИТЬ ВАШ ОСТЕОХОНДРОЗ, ТО ВАМ ПРЕДЛАГАЕТСЯ МЕСТО В ПСИХУШКЕ…
Октябрь. Страшный октябрь восемьдесят четвертого года. Людмила Валерьевна Соколовская запомнила его на всю жизнь.
Еще восемнадцатого августа, в пятницу, рано утром она (тридцатидвухлетняя незамужняя женщина) не смогла встать с постели,
чтобы идти на работу.
Внезапный прострел поясницы с отдачей в правую ногу ударил, словно электротоком. Казалось, будто из самой пятки до середины
спины протянулся причинявший неимоверные страдания огненный шнур. В глазах все помутилось от дикой боли. Она чуть было не
потеряла сознание.
Это произошло утром восемнадцатого августа, а ровно два месяца спустя, девятнадцатого октября тысяча девятьсот восемьдесят
четвертого года, также утром, (около десяти часов) по коридору неврологического отделения местной больнички на карачках,
передвигая впереди себя по полу инвалидные костыли, ползла с перекошенных от болевых судорог лицом старенькая полудевочка—полуженщина.
Вряд ли кто либо из знакомых узнал бы сейчас в этом усопшем полуребенке бывшую еще совсем недавно жизнерадостной одесситку
Людочку Соколовскую.
Женщине никто не помогал. Пробегавшие мимо с разносами санитарки грубо переступали через ее костыли. На нее хрипло ругалась
уборщица, которой именно сейчас приспичило мыть (его мыли по нескольку раз в день) данный отрезок коридора.
— Ползают тут! Костыли разбрасывают… — осипшим (видать с перепоя!) голосом выговаривала несчастной, погромыхивая пропахшим
хлоркой ведром, разбушевавшаяся нянечка.
Женщина не спорила, не отговаривалась, не молила о помощи. Ведь она хорошо знала, что ползет по коридору городской больницы.
Что наша медицина самая лучшая и гуманная во всем мире.
Полукалека осторожно прижимала к себе костыли, с огромным трудом забиралась на стоявшие вдоль стены лавочки и лежа пережидала
уборщицу и снующих взад и вперед санитарок, одновременно переводя дух.
Ей было еще довольно далеко ползти. До самого кабинета отказавшейся прийти к ней в палату заведующей. Она знала, что этот скорбный
путь займет у нее не менее получаса. Получаса унижения и позора перед сновавшими по коридору деланно безразличными сотрудниками
отделения. Каждое движение причиняло ей неслыханную боль в правой ноге и позвоночнике. И все же она ползла!
На карачках, на четвереньках, подталкивая вперед непослушные костыли. Ползла, недавняя (восемь лет прошло) выпускница кафедры
теорфизики физического факультета Одесского государственного университета. Выпускница, блестяще окончившая сложнейший курс и
приехавшая сюда, в Сибирь, в научный городок, чтобы трудиться по специальности.
Ползла, впрочем, уже не в первый раз… Приходилось неоднократно ползать за эти два месяца, проведенные в обычной городской
лечебнице (каких немало в краю родном…).
Ползала не только по коридору, но и по осенней, покрытой первым влажным снежком земле, до того дальнего двухэтажного деревянного
корпуса, где проводились «лечебные физиопроцедуры».
Процедуры длились минуты. А ползти туда и обратно надо было более часа… Упадешь ли в пути (даже с карачек), вовсе ли не встанешь
посреди дороги с сырой земли – это никого не интересовало. Современный человек все делает сам. Сам учится, сам работает, сам и лечится…
Отнести на носилках, отвезти эти триста метров неходящую на «скорой» — об этом не могло быть и речи. Ведь может же еще хоть как
то ползти (пусть и на четвереньках) – значит, пусть ползет! У нас ведь всех лакеев и прислужников еще в семнадцатом повывели…
На второй этаж деревянного барака вела крутая, страшно скрипевшая, смахивающая по крутизне подъема на винтовую, лестница. Выбившись
из сил, Людмила нередко подолгу ничком (упершись руками о лестничную площадку) застревала посреди дороги.
— Женщина, вам что? Вам плохо? – обычно донимали ее дурацкими (как будто и так не видно) вопросами спешившие на процедуры «амбулаторные»
посетители, не пытаясь, впрочем, активно помочь.
— Нет. Мне ОЧЕНЬ ХОРОШО!!! – не выдержав подобного глумления, рявкнула однажды Соколовская одной раскормленной дамочке в меховом манто.
Ползала и в туалет, находившийся, кстати, недалеко от кабинета заведующей, пока (несколько дней назад) не смирилась с «уткой». Ползать,
в общем, приходилось… В городской («бесплатной») больнице лежать—то – лежи, но хоть время от времени не забывай, что и ползать же в
конце концов тоже умеешь…
Людмила ползала по наполненному легким гомоном, безразличному к ее страданиям и унижениям бесконечному больничному коридору.
А в отдельном, помещавшемся там, вдали, за заветным поворотом кабинете,ее раздраженно поджидала заведующая неврологическим отделением.
Галина Петровна Воскобойникова вот уже десять минут не могла покинуть свои апартаменты. Старшая сестра (также отказавшаяся прийти к
Соколовской в палату для объяснений по поводу ее неожиданной выписки) уже предупредила начальницу, что «ползучий марафон» начат…
И заведующая отделением не хотела сталкиваться в коридоре со своей жертвой. Одно дело знать, что кто—то, где—то, преодолевая страшные боли,
ползет тебе по «твоей же милости»… И совсем другое— столкнуться с «пытаемой» посреди дороги!
Отодвинув подальше лежавшие перед ней истории болезней, заведующая взяла одну из них и украдкой посмотрела на себя в зеркало. Красивая,
стройная, интеллигентная женщина около сорока— она еще вполне съедобно смотрелась.
Густые, черные локоны, кокетливо подобранные под белоснежную (пилоткой) шапочку, могли бы. Пожалуй, приманивать падких до женской
ласки мужчин.
Однако, не особенно—то, похоже, приманивали. Ее, опытного невропатолога с многолетним стажем не так давно запросто выперли с предыдущей весьма
престижной работы…
Та больница, откуда ее «ушли» была не чета этой развалюшке.
Убрали «за излишнюю принципиальность и несговорчивость» в некоторых щекотливых вопросах. Так ей пояснила после хорошая подруга. Мало и не так,
« как следует» содержала она в тамошнем своем отделении тех, «кого начальству нужно». Дольше и почти на равных содержала она тогда больных,
которым действительно была необходима госпитализация.
Глупая, видать, еще была. Зато теперь поумнела…. Вот и вышвыривала она сегодня даже из «развалюшки» всех троих несчастных страдальцев.
Им бы еще лежать, да лежать по—хорошему.
Эту едва ползающую Соколовскую, практически недвижимого воина – афганца, которому в Афганистане осколком снесло заднюю часть черепа. И бедолагу
Аннушку, у которой когда—то при родах врачи фактически угробили (не распознав вовремя) всю ее тройню. И обезумевшая впоследствии от горя мамаша
стала страдать жуткими головными болями. В ее больничной карточке появилась четкая и лаконичная запись— арахноидит.
Побывавший здесь, в отделении Воскобойниковой, с проверкой всего два дня назад тщедушный и необычайно высокомерный чиновник из облздрава так
прямо ей и заявил:
«У вас больные перележивают среднестатистические сроки! Неужели мне нужно вам— заведующему отделением объяснять, что государство не может
позволить нам подобного расточительства.
Есть же определенные нормы…»
У Галины Петровны тогда, в среду, тревожно заныло сердце. Конечно, она могла бы объяснить чинуше, что парень пострадал в Афгане не по
своей разбойной волюшке. Его туда послали. Снесли чуть не пол— головы. Ему сделали тяжелейшую операцию. Поставили золотую пластину.
Но и это не избавило его от кошмарных головных болей и неврозов. Сейчас он дожидался еще куда более сложной второй операции.
А она неизвестно, когда еще сможет осуществиться. У нас ведь то одного нет, то другого… На все ведь валюта нужна. А ее, как всегда, не хватает!
Короче говоря афганцу дома столько времени не прождать. От одних болей человек может с ума сойти.
Кое что из этого Воскобойникова тщетно пыталась втолковать коллеге из облздрава. Но Иннокентий Кириллович только сплевывал сквозь отдающие желтизной,
изрядно поредевшие зубы в стоявшую слева от него урну. И смотрел на нее в упор, не мигая.
Отвечал он заведующей то же самое, что и ее больным в палатах, когда они просили его о чем—то. «Это меня не касается. Это не мои проблемы.»
« А какие тогда у вас проблемы?!!»—хотелось крикнуть Галине Петровне. Но не крикнула. Второго увольнения переводом ей ужасно не хотелось…
Афганцу теперь дома, конечно, быстренько наступит хана. Соколовская тоже, пожалуй, где— нибудь в теплом домашнем сортире от подобного бездушия может повеситься.
Но зато среднестатистические сроки отлежки (если еще и Аннушку разом восвояси отправить…) быстро в ее отделении на поправку пойдут!
Заведующая схватила черную авторучку и что—то торопливо (пытаясь заглушить нервное волнение) принялась помечать в своем раскрытом блокноте
— поминальнике.
А тем временем Людмила приблизилась, наконец, к заветному повороту. Еще один рывок— и она у цели. Сколько же этих рывков и преодолений
страшной боли пришлось выдержать ей за прошедшие пару месяцев!...
Тогда утром, восемнадцатого августа, когда в правой ноге появилась впервые дикая боль, ей стало жутко страшно.. Показалось, что в
ноге словно огненный шнур протянули… Тогда ее старенькая бабушка (Марии Николаевне было уже семьдесят— восемь) с большим трудом вызвала скорую.
Те приехали. Сделали укол анальгина. Но он уже не снимал жгучей боли! Вечером скорую пришлось вызывать вторично. Еще один укол анальгина
также практически не уменьшил Людмилиных страданий. Вкололи заодно витамины и оставили одну. На всю оставшуюся ночь… С раскаленным
болевым шнуром в ноге!!
А впереди еще предстояло целых два выходных дня… Это была та еще ночка! Потом снова вызывали скорую (преодолевая их растущее раздражение).
С понедельника дважды в день приходила с уколами медсестра. И лишь на ПЯТЫЕ (!) сутки боль чуть—чуть отпустила. Но ведь их надо было прожить, эти пять суток.
На шестые она (поддерживаемая дряхлым Баликом ( так ласково—уменьшительно называла Людмила старушку) кое—как добралась до невропатолога.
— Ну что же… Придется ложиться в больницу,— заявил после осмотра похожий на якута доктор. Они уже встречались с этим «специалистом своего дела»
еще в мае. Тогда болел только копчик. Еще можно было что—то сделать. Если бы доктор был настоящим невропатологом. А не отбывал часы на работе…
В ногу тогда ведь не отдавало. Но похожий на якута доктор в мае ничего серезного не предпринял и не усмотрел большой беды впереди. А теперь,
даже не извинившись за собственное же бездействие, решил спихнуть ее уже в стационар. С глаз, как говорится, долой. И из сердца вон…
Не смогли подлечить хондроз - зато смогли переквалифицировать больного в психа…
Итак, с диагнозом: острый остеохондроз, люмбаго, ишиас, Соколовская оказалась в шестиместной палате. Кололи ибупрофен.
Он портит кровь, снижая количество эритроцитов. Но поскольку Людмиле помогал только он, то врачи втрое превысили допустимую норму.
Женщины в палате хотя бы таблетки (чтобы не гробить организм) выкидывали потихоньку в туалет. Соколовская же дисциплинированно ела их все подряд.
В общем «посадили» заодно еще и почки, и печень…
При росте сто шестьдесят два сантиметра она за два месяца с пятидесяти семи килограммов дошла до сорока восьми! Лежала уже только на досках,
покрытых тонким одеялом. На матрасе лежать было просто невмоготу.
Числа с пятнадцатого октября 1984 года не могла даже ползать в туалет. Как ни унизительно это было для еще недавно, казалось бы, полной сил
тридцати двухлетней женщины- пришлось соглашаться на «утку».
Несмотря на кучу лекарств, токи Фуко и прочее, она даже на своем твердом ложе поворачивалась с огромным напряжением.
Просто искры из глаз от боли сыпались. И вот тут-то, в такой страшный момент, 19 октября 1984 года медсестра с утра,
вместе с лекарствами принесла ей больничный лист….
Люся поначалу подумала, что лист принесли как всегда. Для того, чтобы продлить. Ведь она не просто болела.
Она погибала от жутких болей!! Но когда прочитала: « с двадцать второго октября приступить к работе…»,
то чуть не упала в обморок.!! Это ей-то, лежачей калеке, разрываемой пополам острой болью, через два дня нужно будет вставать,
одеваться. Нужно будет ползти вместе с костылями к набитому битком автобусу и добираться на работу!
Поверить в такое чудовищное надругательство было просто невозможно. Она попросила срочно позвать к ней заведующую отделением.
Но, еще вчера такая приветливая и интеллигентная, Галина Петровна отказалась выполнить ее просьбу. «Заведующей сейчас некогда.
Она занята», передали Соколовской лаконичный ответ. Люся упросила соседку по палате позвать еще старшую медсестру.
Но и та попросту категорически отказалась явиться…
- Ну пусть хоть кто-нибудь ко мне придет!...- уже зарыдала прикованная к своему жесткому ложу страдалица.
«Соблаговолила» прийти только младшая сестра.
- Что это значит?,- вытирая платочком мокрые еще глаза, подняла Людмила иссохшей рукой синеватый больничный листок.
-Васвыписали из больницы,- стараясь говорить как можно более бодрым голосом, все же отвела в сторону свои чуть раскосые глаза «сестричка».
- Как выписали, если я и на бок-то повернуться не могу?!!..., - прошелестела, как выстрелила Соколовская.
- Ну, вы же знаете, что на днях у нас была облздравовская проверка,- сестрица принялась покручивать в руках белое кафельное полотенце.
- Чиновник тут ходил, смотрел,- она выдержала небольшую паузу и воровато оглянулась по сторонам.- Так вот этот проверяющий,- медсестра
слегка наклонилась к Люсе и доверительно понизила голос,- он заявил, что такие больные, как вы, Володя-афганец и Аннушка
( она кивнула в сторону соседней палаты)- перележали все среднестатистические сроки.
После ухода «младшенькой» Люся вновь попросила вызвать старшую медсестру. Та вторично отказалась прийти.
По-прежнему была «занята делами» и заведующая отделением. И Людмила ПОПОЗЛА…
При виде вползающей в ее кабинет несчастной, скрюченной в три погибели женщины, Галину Петровну чуть не стошнило.
Она ошарашено смотрела, как Соколовская укладывает на стоявший сбоку от входа топчанчик свои побрякивающие деревом костыли.
Медленно, за три приема, вползает на него сама. И на четвереньках (словно собака) разворачивается к ней лицом…
-Галина Петровна, как я должна все это понимать?- Людмила достала из кармана халата вчетверо сложенный, слегка уже помявшийся больничный лист.
Заведующая, словно завороженная, смотрела на ее распущенные (видимо в пути соскочила заколка), свисавшие на самый край топчана вьющиеся волосы.
- Вы перележали… кха, кхе,- начальница отглотнула воды из стакана,- все наши сроки.
-Ну я-то, положим, еще не очень-то перележала, - Людмила с трудом удерживала голову в неудобном положении.- Инвалидность,
насколько мне известно, дают после трех- четырех месяцев непрерывного больничного листа.
- Лекарства наши вам не помогают, заведующая будто и не слышала ее возражений.- вот мы и решили вас выписать….
Соколовская, преодолевая боль в шейном отделе позвоночника, чуть повыше подняла голову. Еще несколько дней назад такие
приятно-голубые глаза Воскобойниковой подернулись сейчас сплошным ледком. Возле графина с водой на ее столе билась невесть
откуда взявшаяся назойливая муха.
-Но вы же меня не ПРОСТО ВЫПИСАЛИ,- стараясь не разрыдаться, Людмила до боли прикусила губу.- Вы выписали меня на работу!
А как я пойду на работу, если я двигаться почти не могу?!!
Заведующая все же отогнала настырно жужжавшую мушку от своего графина:
- Но ведь у вас впереди есть же еще суббота и воскресенье…-Теперь в ее глазах был не просто голубой лед- пуленепробиваемая броня.
Людмилу затрясло в истерическом смехе.
- Вы меня,-ее распустившиеся волосы мешали ей смотреть на заведующую.- Вы меня здесь, у себя в стационаре (она все же откинула
мешавшую ей прядку со лба) за два месяца (!) не смогли поставить на ноги. Используя весь доступный вам медицинский арсенал,-
Соколовскую прямо-таки колотило от бешенства.- А теперь я дома, за два дня (!!) должна самостоятельно поправиться…
Если бы Людмила могла, она бы вгрызлась сейчас в горло этой начальнице- медичке. Но у нее едва хватало сил, чтобы не упасть с топчанчика.
Видимо заведующая почувствовала, какие чувства по отношению к ней испытывает сейчас Соколовская. И она поспешила предупредить удар.
- Очень просто тогда поступите,- несколько более человечным тоном промолвила хозяйка кабинета.- В понедельник опять вызовите врача.
И начнете все по новому кругу… Унас не положено лежать более двадцати четырех дней.
- У меня и сейчас никаких сил нет, - Люся горестно кивнула в сторону сиротливо лежавших деревянных костылей.- А как я выдержу дома,
безо всякой помощи эти субботу и воскресенье?!- Она все еще рассчитывала пробудить в этой, закованной в латы медицинской бюрократии
(особенно после посещения облздравовского проверяющего) женщине хоть капельку былого сочувствия. Ведь продержала же она ее здесь до девятнадцатого октября.
- У меня приказ И я не могу его не выполнить,- тоном заправского комиссара обрубила ее Воскобойникова,
поправляя хорошо отглаженный, незапятнанно белый воротничок своего халата. v
- А совесть врача? Клятва Гиппократа помогать страждущим?!,- попробовала было зайти с тыла Людмила.
Но заведующая была непреклонна. Она спасала себя от вторичного увольнения. Поэтому «давить а ее врачебную совесть» оказалось делом
глубоко безнадежным… Страх перед возможным увольнением мог перешибить только страх не менее серьезный. Соколовская
быстренько в этом убедилась.
Ей очень трудно было приподнимать ( даже с топчанчика) голову, чтобы смотреть вершительнице своей злосчастной судьбы прямо в глаза.
Но она все же (стиснув зубы) приподняла ее чуть повыше.
- Хорошо, Галина Петровна…- Людмила кое-как сдерживала готовые хлынуть сплошным безудержным потоком горькие слезы.- Оставим в стороне
разговоры о совести…
Вы безжалостно вышвыриваете меня, остронуждающегося именно в стационарном лечении тяжелобольного человека, на улицу.
Должна вам напомнить, что мой отец - врач, хирург с огромным стажем и опытом. И с определенными понятиями об этике поведения
врача в любых условиях, не смотря ни на какие приказы,- она выделила голосом последнюю фразу.
Мы вынуждены будем обратиться за такое неслыханное поведение в суд! И я не думаю, что при тщательном судебном
разбирательстве, вся правда окажется на вашей стороне….
От неожиданности Воскобойникова даже сняла с головы свою кокетливо скроенную медицинскую шапочку. Это был номер! Полуживая
собачонка осмеливалась покусывать «своего хозяина». Да весьма больно.
Она принялась вертеть пальчиками лежавший перед ней остро отточенный карандаш. Встречаться в суде с Люсиным отцом
( своим, вероятно, высококвалифицированным коллегой) в качестве ответчицы ей вовсе не хотелось.
Приказ и негласные инструкции- это все, конечно, хорошо. Но старый хирург, вполне вероятно, начнет вспоминать,
как он в ночь и в пургу спешил к своим умиравшим больным даже тогда, когда никакие инструкции
( в сложившихся обстоятельствах) не могли его к этому принудить…. Станет упирать на то,
что в любых правилах бывают исключения. Ведь они имеют дело не с сухим параграфом, а с живым, тяжко больным человеком»…
Короче, Галина Петровна «на минуточку» призадумалась. Она «искала выход». Абсолютно безопасный для себя выход.
И она его нашла !
Еще минуту назад она (может довольно нахально), но честно и откровенно называла Люсе основную причину ее срочного
выдворения: перележала среднестатистические сроки.
Теперь же она ударила ( будто ножом из за угла) совсем другим ( всегда имевшимся под рукой любого нещепетильного
в выборе средств для оправдания своих неблаговидных поступков врача) « секретным» оружием.
- Знаете, что, милочка моя,- Воскобойникова на секунду прикрыла глаза пушистыми ресницами,- у вас, если хотите знать,
вообще не то заболевание.
- Что значит «не то?» ,- почувствовав подлую подтасовку, насторожилась «собачка на топчанчике».
- Вы здесь лежите не по профилю…,- быстро поправилась заведующая.- У вас психическое заболевание.
И вас должен наблюдать и лечить вовсе неневропатолог, а психиатр.
Вот это был удар достойный настоящего соперника! Положили в больницу с диагнозом: острый остеохондроз, ишиас, люмбаго.
Целых два месяца лечили именно от этих заболеваний.
Гробили лекарствами печень, а лекарствами плюс токами Фуко и Бернара почки… А теперь, (когда жертва подобной экзекуции, защищая себя,
наступила заведующей на любимую мозоль) - нате вам, кушайте. Вы не наша больная!!
Вы, сестрица, попросту псих. И ваше место - в городской психушке…
Воскобойникова с удовольствием заметила, что скрюченная на топчанчике «собачонка» от такого вероломства опасливо поджала хвостик.
- Вот видите, вы сейчас ПЛАЧЕТЕ,- добивала Соколовскую по горячим следам заведующая. – А это - не нормально…
Конечно, куда нормальней, видимо, было по первому же цыканью облздравовского проверяющего выбрасывать на легкий, еще не устоявшийся к концу октября первый снежок проморенную бесполезными лекарствами «больничную доходягу». Пускай себе там, на ветерке, преспокойно околевает. Это было (по мнению заведующей) куда как нормально. И ни чиновника, отдавшего такой приказ, ни исполнителей его злой и жестокой воли, вне сомнения, никакая «компетентная» комиссия ни в коем случае сумасшедшими не признает.
А вот жертве, которой сие «выбрасывание» на улицу в предельно больном состоянии пришлось не по нутру ( а кому это будет по нутру) плакать, оказывается. По этому поводу ну никак не следовало… Ибо слезы, пролитые ею по столь скорбному для нее поводу, были ( в глазах ее же гонителей), увы, отнюдь не ангельскими слезами. Они (так уж получалось у Воскобойниковых) являлись лишь безусловным свидетельством абсолютной психической неполноценности их «подопечной»!
Вот так вот, уважаемые… Как мы там читали, бывало, в учебниках: век живи - век учись. Мудрая народная поговорка. Против лома - нет приема и тому подобное. Не плачь, дитятко. Понапрасну- не попадешь, авось, в дурдом.
Удар и впрямь достиг своей цели. Ведь ударили не спокойного, здорового, полного сил и способного к мгновенной трезвой оценке сложившейся ситуации человека. Ударили угнетенную двухмесячным пичканьем бесполезными (они не оказали существенного облегчения, даже напротив) лекарствами и уколами страдалицу, для которой и само-то известие о внезапной выписке прозвучало, как гром среди ясного неба. А теперь вот еще такое «разъяснение»…
И заведующая моментально поняла. Уловила по дрогнувшему подбородку Соколовской, что в суд ее Людмила после «изменения диагноза» вряд ли теперь потянет.
- А как я смогу встретиться с этим психиатром?... пораженная коварством врачихи только и пролепетала когда-то весьма находчивая одесситка. Заявить во весь голос о том, что за двухмесячное травление «не теми» (как утверждала сейчас заведующая) лекарствами и уколами, приведшее ее по сути к инвалидности должен же прежде всего хоть кто-то ответить у нее уже не хватало ни сообразительности, ни духу. А ответить были обязаны по всей строгости закона. Но у убитой обрушившимися на нее несчастиями «овечки» мысли уже закрутились в другую сторону.
Она «заглотила» наживку. «Где я смогу встретиться с психиатром?!» О, Боже! Галина Петровна от облегчения чуть не захлопала в ладоши: тоже ведь нашла «неразрешимую задачу»!! Уж что-что, а встречу с психиатром, голубушка, мы тебе обеспечим. Так или иначе, а сведем тебя со «знатоками потаенных уголков человеческой психики». Главное, к остеохондрозу своему, во всех твоих документах записанному, больше не обращайся !!! Лечили, не лечили. Пичкали, не пичкали. Психушка все разом ( все огрехи и ордена) спишет.
- Даже если меня должен лечить психиатр, как я сейчас к нему пойду?,- все больше «насаживалась на крючок» Соколовская.- Психиатра ведь на дом не вызовешь…
Галина Петровна приняла озабоченный вид:
- Ну хорошо. Я ей сейчас позвоню и она приедет!- Заведующая тут же принялась энергично накручивать диск желтого телефона.
- Маргарита Юрьевна? Здравствуйте, Маргарита Юрьевна! Это Воскобойникова из неврологического отделения беспокоит. Вот тут у меня одна «артистка»,- заведующая посмотрела на съежившуюся под ее взглядом жертву, выписываться никак не хочет…
Мы ей пытались лечить остеохондроз в острой форме. Но он у нее, видимо, психогенной природы…- Галина Петровна все же закашлялась в этом месте.- Вот она сейчас сидит здесь передо мной в типичной спастической позе. В истерике. Не могли бы вы подъехать с ней поговорить?...
Заведующая не добавила, что до «спастической позы» больную довелоих двухмесячное «лечение» Что перед тем, как « впасть в истерику» в ее кабинете, «артистке» пришлось на карачках, бряцая у всех на виду тащимыми за собой костылями, около сорока минут проползти по людному больничному коридору!
Зачем? Тогда, наверное, стало бы ясно, что любой человек, выкидываемый в таком состоянии на улицу, дошел бы до истерики. А вот так- «артистка» , де мол, психохондрозящая- это куда удобоваримее…
В ожидании приезда психиатра заведующая ( не дожидаясь даже результатов его освидетельствования их подопечной) принялась от души уговаривать Соколовскую без особого сопротивления «залечь в психушку».
-…Там, на Владимирской (Люся вздрогнула только от одного упоминания печально известной улицы), лежат хоть по полгода. Это вам будет куда удобнее,- Галина Петровна слегка помассировала изящными пальчиками свою правую руку.
- Это невозможно…,-начиная,наконец, осознавать в какую трясину ее заталкивает медицина, попыталась откреститься Людмила.- Я представляю себе психушки. Там будет такой коллектив, который и в самом деле доведет меня до психоза!
Она и впрямь знала, о чем говорила. Еще в Одессе, будучи студенткой университета, ей приходилось дважды лежать в одном из трех тамошних отделений психоневрологического диспансера из-за страшных головных болей.
Но то была далеко не настоящая ( в махровом смысле) психушка. Этим диспансером пользовались все студенты их курса, кому необходимо было (по разным причинам) исхлопотать себе академический отпуск. Так зарабатывала себе отпуск и она сама. Раскалывалась голова от учебных перегрузок. Нужно было сделать передышку. Да и держали там студентов ( только с ее курса их набралось около десятка) недолго. Не больше месяца. Все ведь ( в том числе и врачи) понимали зачем к ним ложились молодые, по сути довольно-таки здоровые ребята. Проформа она и есть проформа. Но даже и в том (наиболее приличном) «богоугодном заведении» Людмила (зарабатывая справку на передышку) немало чего насмотрелась… А еще больше наслушалась россказней о содержании больных в подлинном ( не для справок…) дурдоме. Туда не рискнул бы лечь ни один из ее сокурсников ни ради какого академического…
-Да нет, вы неправы!,- прервала ее горестные размышления начальница отделения.- Там, на Владимирской, есть довольно интеллигентные палаты. Даже на два человека. Я и сама там подлечивалась…
ОДЕССИТ ОДЕССИТУ – ДРУГ, ТОВАРИЩ И БРАТ. СПАСЕНИЕ ОТ ДУРДОМА.
Обратный путь не показался Людмиле короче. Если по пути к кабинету заведующей она еще питала хоть какие-то искорки надежды,
то теперь и они погасли. Уже лежа на своей деревяннонастильной койке она все перебирала в уме: психушка, психогенный характер…
Если говорить совершенно откровенно, Соколовская допускала частичное присутствие в ее остром
остеохондрозе
этой самой
психогенной природы. У нее, безусловно, за последние год-полтора были немалые неприятности в личной жизни.
Попросту говоря, личная жизнь у нее никак не складывалась. Тридцать два года – не девятнадцать лет. За плечами – университет,
в повседневности – научная работа в научном же институте. Теоретическая физика не фунт изюма. Ее не всякий освоит. Она освоила,
нажила на умственных перегрузках сильные головные боли. А вот мужа так и не приобрела…
И ведь внешностью Бог не обидел. Здесь, в Сибири, ее после десятилетнего пребывания в солнечной Одессе принимали прямо-таки
за этакую нежно яркую хризантему. Экзотический, что ли, цветок.
Зеленоватые с поволокой глаза. Отличная фигура бывшей гимнастки. Манящая улыбка. В общем, приятно провести с ней время желал,
вероятно, в глубине души не один знакомый ей мужчина. Но вот жениться… Это уже был большой, как говорится, вопрос.
Тридцатидвухлетние мужчины (ее ровесники) давно уже (и на ком надо) женились. Двадцатилетние к ней не приставали. Вот и получилось,
что молодость ушла на «грызение гранита науки» и наживание на этом головных болей, а после тридцати пришло одиночество.
Случайных любовников ей не хотелось. Не так была воспитана. Но в последний период один «женатик» все же стал до нее домогаться.
Уйду, мол, от жены. Буду жить только с тобой. Не избалованной подобными обещаниеми Людмиле пришлось тяжело. Пошли естественные
в таких случаях переживания. Правда, не правда. Сдержит слово или обманет. А если и сдержит, то не бросит ли и ее потом, как сейчас свою супругу?
И на такой вот «благоприятной» для болезни почве она еще сильно простыла под холодным майским (1984 года) дождем. Тогда же пошли
первые неприятности в копчике. В ногу только еще не отдавало. К августу очутилась в больнице. Женатик (продолжая уговоры и посулы) приплелся и туда.
После его прихода она окончательно слегла. Трудно стало даже поворачиваться на бок. Так что психогеная часть в ее хондрозных
делах имела место. Но отнюдь не такое, чтобы долечивать огненный болевой шнур, протянувшийся из пятки правой ноги до середины
спины, в психушке!.. Тогда в психушки следовало бы затолкать девяносто девять процентов современного населения. У нас ведь
(кто от безысходности коммуналок, кто от беспросветной нужды, кто от запоя), ой как много народу нервишками мается.
И практически любое заболевание ведь со стрессов и начинается.
Примерно так размышляла Людмила, поджидая приезда вызванного Воскобойниковой психиатра. Размышлять-то размышляла, однако,
решительный отпор давать по поводу ее этапирования в дурдом не собиралась. Укатали сивку крутые горки. К сумасшедшим,
так к сумасшедшим. Ею постепенно овладело какое-то странное безразличие. В омут, так с головой. На то он, дескать, и
омут… Бог уж с ней, с этой жизнью…
Маргарита Юрьевна (Людмила запомнила, как обращалась к психиатру по телефону заведующая) вошла в ее палату быстрым,
уверенным шагом. Маленькая, сухонькая, рыжеватая, лет под пятьдесят, «спец по психам» сразу взяла «быка за рога».
-Так, на что жалуетесь? – она резко пододвинула ногой табуретку к кровати Соколовской. Своим длинным носом психиатричка
чем-то напомнила Люсе постаревшую птичку. Но, по правде сказать, никак не орла… Скорее (в данный момент) нахохлившегося ястреба.
Людмила принялась, было, подробно описывать вновь прибывшему эскулапу, как сильно она продрогла под пронизывающим дождем
в начале мая на автобусной остановке. Какие сильные боли появились у нее после этого в копчике. На работе даже не могла
сидеть на обычном (мягком) стуле. Подкладывала толстый кусок поролона с прорезанной посередине дыркой (как на детском стульчаке).
Но вскоре (по отсутствующему выражению мышиных глазок психиаторши) Соколовская убедилась, что Маргариту Юрьевну в
общем-то никакие ее жалобы, похоже, вовсе не интересуют. Психиатра, видимо, куда больше занимали жалобы со стороны
администрации неврологического отделенияна саму Людмилу!.. Не ее тихое сопротивление вышвыриванию на улицу.
И вот эти-то жалобы (на ее психическую неполноценность) психиаторша сразу же и принялась энергично подтверждать свои
(совершенно не связанными с рассказом больной) «бьющими наповал» вопросами.
- Лечиться любите? Болеете часто? В коллективе, семье ссоритесь? – не нужно было быть особо квалифицированным специалистом
в области психиатрии, чтобы скоренько догадаться, куда клонит ястребовидная врачиха…
От обиды и горечи повторного за сегодняшний день унижения Людмила опять (как недавно в кабинете заведующей) прослезилась.
- Плачете часто?! – так и впилась в нее взглядом-клювом психиаторша.
Но такого стрелянного воробья, как бывшая одесситка, полностью на мякине провести ей не удалось. Плакать-то Соколовская плакала,
но рассудка напрочь не теряла. Еще со времен отлежки в одесском диспансере она хорошо усвоила как надо отвечать на подобные провокационные вопросы.
-Болею часто, -Людмила смахнула ладошкой со щеки соленую слезинку. – Но лечиться не люблю. Лечусь, лишь когда становиться совсем
уже невмоготу. В коллективе меня любят, - она слегка приподняла и положила поудобнее свою подушку. – Но, есть, конечно, исключения.
Как и у всех, как и везде.
Маргарита Юрьевна недовольно закрутила своей маленькой головкой. Такие ответы не очень-то вписывались в уже заранее выстроенную
ею схему препровождения «неудобной» больной туда, «куда следует»…
- Плакать тоже не люблю, - Соколовская сразу смекнула, что ее защита срабатывает. - Но в данной обстановке,
-исхудавшей рукой она обвела кругом шестиместную палату и свое деревянное ложе, - когда все у меня болит, я просто не могу сдержаться.
Даже хорошо натренированной для подобных сцен психиаторше, похоже, стало понятно, что при таких обстоятельствах, вероятно,
и она(!)зарыдала бы навзрыд. Однако, быстро взяв себя в руки (не нюни же распускать она сюда приехала), Маргарита Юрьевна тут же выписала Соколовской направление на Владимирскую.
Но все же не в отделение психов (как наверняка рассчитывала и чего добивалась от нее заведующая), а в неврологическое
отделение. То есть, по сути дела, оставила больную по тому же профилю, в ошибочности которого чуть раньше так
горячо и страстно уверяла Людмилу заведующая. На том Маргарита Юрьевна с Соколовской и расстались.
Мавр сделал свое дело. Мавр поехал на обед…
Хребет сопротивления больной был окончательно сломлен. Психушка стала делом решенным. И Людмиле не оставалось ничего другого,
как попросить позвонить своей сестре, чтобы сообщить о случившемся.
Вера (она была на четыре года моложе Людмилы) явилась в больницу вместе с мужем. Устроила заведующей хороший скандал.
Но, увы, совсем не по главному поводу. Она почти не упрекала заведующую в том, что та, промучив у себя в отделении бесполезными
лекарствами и уколами около двух месяцев ее родную сестру, теперь загоняет Людмилу (в таком ужасном состоянии) к дуракам.
О, нет. Авторитет официальной (пусть часто на деле и совершенно бесполезной, но зато такой разрекламировано, якобы, «бесплатной»)
медицины, как ни крути, был очень силен в обычном человеке. Раз написали на Владимирскую, значит (хоть и до слез жаль сестренку), туда и надо ее везти.
Но вот как везти?! На чем везти не ходячую и не сидячую сеструху? Об этом обычный человек, оказывается, еще мог попрепираться с
белохалатной начальницей. То, что там, куда сестру (так или иначе) доставят, она, скорее всего, из не ходячей и не сидячей станет
еще и не думающей – об этом большого скандала не было. Так, разве что несколько слов по запарке. Врачам ведь виднее… Скандал разразился: на чем увезти.
В такси и то ведь Людмилу не погрузить. Сидеть-то не может – после двух месяцев усердного лечения. Значит, нужна скорая помощь.
В ней лежать можно. О том и погорланили. Скорую выбили. И домой на ней Людочку увезли. И в понедельник на ней же до Владимирской было обещано.
Видя, что и более крепкая и здоровая (в настоящий момент) сестра дала согласие на психушку, еще больше укрепилась в ее неизбежности
сама болезная... Двое суток, всего лишь двое суток оставляла ей судьба до, возможно, последнего в ее жизни рейса на борту скорой помощи.
И вот здесь-то, в эти последние, отделявшие ее от пропасти двое суток, и проявилось то, что обычно называют Судьбой...
Судьба послала к ней именно в эти дни ее хорошего знакомого по работе в интституте – Абрама Семеновича!
Гендельман пришел буквально под занавес… Двадцать первого октября 1984 года- в воскресенье. Часов в семь вечера. Приди он на сутки…
позже- и вряд ли что тогда удалось бы уже изменить!! Дальше-то тянуть уже было некуда. Впереди нависал понедельник.
Врожденная предосторожность пожилого Абрама Семеновича ко всем и всему сыграла здесь свою положительную роль.
В этот день он, не зная даже адреса Соколовской, ( они общались -то в основном только на работе) «случайно» оказался в ее
краях!.В гостях у своих знакомых.
Добросердечного атеиста Абрама Семеновича,видимо, привела тогда в окрестности Людмилиного дома чья-то очень могущественная и
всезнающая рука… Из гостей Абрам Семенович (годившийся Людмиле по возрасту в отцы) по «какому-то наитию» пошел к автобусной
остановке не по общей асфальтированной дорожке, а несколько левее и намного ближе к ее больнице.
Возле приземистого, казарменно вытянутого здания неврологического отделения, он, человек спешивший на автобус, неожиданно
(!!) (и надо же было такому случиться!..) заметил хорошо известную ему сослуживицу своей жены Риту, вышедшую из душной палаты подышать свежим воздухом.
А Рита (бывают же такие совпадения!..) лежала с остеохондрозом в одной палате с вышвырнутой прямо на ее глазах в пятницу из больнички Соколовской!!!
Сразу же, забыв про автобус, Абрам Семенович приветственно приподнял над своей лысеющей головой синий берет и, круто развернувшись,
засеменил к давненько отсутствующей (по рассказам жены) на работе хондрознице.
После приветливых полувопросов-полуответов, похожая внешне на Федосееву-Шушкину (такая же дебелая, рыжеватая симпатяшка) Рита, вдруг,
округлив свои красивые, с поволокой карие глаза, принялась рассказывать Гендельману о том, как еще в пятницу чуть не взашей, с помощью
психиатра выгнали из палаты ее соседку по койке.
Рассказывала она, не называя имени Соколовской. Однако, Абрам Семенович и сам смекнул, о ком идет речь. Он уже как-то приходил в больницу
навестить Люсю. И с помощью наводящих вопросов быстро вытянул из сослуживицы своей супруги подтверждение собственной догадки.
Поняв, что завтра бывшую одесситку (а Гендельман с женой тоже когда-то жили и учились в Одессе) препроводят в психушку на машине с
красной полосой, Абрам Семенович тут же засобирался идти к ней домой. Но, как оказалось, он не знал ее домашнего адреса… Встречались
ведь они с Соколовской все больше на работе. А, точнее, и их знакомство началось с того, что Гендельман помог на первых порах Людмиле
с трудоустройством в незнакомом для нее (после привычной Одессы) научном городке.
Одессит одесситу всегда помогает. К тому же и Гендельман, и его жена, Сара Иосифовна явно симпатизировали Люсе.
Домашнего адреса своей соседки по палате не знала и Рита. Вместе с Абрамом Семеновичем они разыскали старшую медсестру и узнали, наконец,
и улицу, и номер дома, и квартиры.
Все оказалось совсем рядом. И через десять минут Гендельман уже стучался в даже не обитую привычным дермантином, слегка обшарпанную дверь.
Ему открыла семидесятишестилетняя согбенная бабушка (родители Соколовской жили в другом городе) и по теснейшему темному коридору проводила
до постели больной.
При виде скрюченной, усохшей, молодой еще женщины, затравленно притулившейся на узкой деревянной полуторке (стоявшей возле
большого выходящего во двор окна) Абрама Семеновича нехорошо покоробило.
Где же была та, великолепная, веселая южанка с чисто одесским хитроватым прищуром зеленоватых глаз, которую он так часто привык видеть
и слышать?! Куда делась ее кокетливая вязаная красная (напоминавшая чем-то тюбетейку) шляпка в мелкую клеточку? Куда подевались задиристые
(по мальчишечьи) завитушки локонов?..
Перед ним, распустив посеревшие от боли волосы, полулежала-полустонала девочка-старушка. Пододвигая поближе к кушетке стул, Гендельман неловко
зацепил носком ботинка грубо сколоченный костыль и тот, лишившись опоры о кушетку, чуть было не грохнулся на пол. Амбра Семенович едва успел его подхватить.
Зеленоватые, цвета черноморской волны глаза одесситки печально и как-то обреченно блеснули. У Гендельмана прямо-таки по отцовски
сжалось сердце. Его-то дети, слава Богу, живы – здоровы. Славик заканчивает университет. Сашенька – школу.
Все у его детей хорошо. Они согреты любовью и лаской. Живут в элитной верхней зоне Академгородка вместе с родителями.
А вот Люся… Абрам Семенович осторожно погладил ее лежавшую на несвежей подушке руку и на секунду отвернулся к окну.
В начавших уже сгущаться осенних сумерках (шел восьмой час вечера) двое одетых по-рабочему пьяных парней с криками и матерной руганью отчаянно
валтузили друг друга увесистыми кулаками прямо напротив комнаты Соколовской. С высоты второго этажа еще можно было разглядеть их озлобленные,
воспаленные алкоголем и ненавистью лица.
- Да… нижний микрорайон – это Пересыпь, - кивнув головой в сторону окна, многозначительно хмыкнул в мягкий интеллигентский кулачок Гендельман.
Тут ему вдруг подумалось, кто же из них с Соколовской двоих здесь, в далекой Сибири, на чужбине? Он, живущий с женой и здоровыми детьми
в шикарном районе привилегированного города, или она- тридцатидвухлетняя, доведенная больницей до изнеможения одинокая женщина, ожидавшая в тесной
и затхлой конуре самого грязного и разбойного уголка их научного оазиса скорейшей отправки в сумасшедший дом?!!...
Ее папа и мама были довольно далеко – в отравленном промышленными отходами Красноярске. Жить им всем вместе в роскошном научном городке не получалось.
Не хватало средств. Хотя отец Люси и был хирургом от Бога, но взяток-то не брал…
Да и училась Людмила, и жила все десять лет в солнечной Одессе, также перебиваясь по общежитиям и частным квартирам. Ее отца (честного,
как уверяла Соколовская, принципиального, не берущего взятки искусснейшего хирурга) гоняли с одной работы на другую. Не бравший взяток
коллега, мешал спокойно брать их и другим (менее принципиальным, да к тому же не всегда таким искуссным в своем деле) южным эскулапам.
Вот и пинали его начальники из города в деревню… И обратно. Пока не допнули до загаженного до невозможности жить Красного Ярска …
- О… Ох-ох, - застонала Людмила (она лежала на спине без возможности повернуться на бок) и гримаса мучительной боли исказила ее, еще вроде
бы совсем недавно такое привлекательное, а сейчас будто покрывшееся серой пленкой пыли лицо. Абрам Семенович снова с участием и состраданием
погладил ее по плечу.
Нет, из них двоих, судя по плачевному виду несчастной и матерным крикам дерущихся под ее окном алкоголиков (чего почти никогда не увидишь в их
барском верхнем центре), на чужбине была, скорее всего, она – Людмила Валерьевна Соколовская.
Люся и училась (судя по пестрящему пятерками приложению к диплому) никак не хуже многих сотрудников их научного института. . И работала не ленивее.
Но Люсю занесло в разбойный и пьяноватый уголок их научного оазиса в результате оказавшихся никому ненужными (даже вредными) принципиальности и честности
ее родного отца.
Этого Гендельман, глядя на страдалицу, как очень порядочный и сердечный человек, не мог не понимать. И жалость его к Соколовской от этого понимания
только утраивалась.
Не умеют устраиваться в жизни люди. Ну, не умеют и все! И ничего здесь не поделаешь. Вот и доходят в конце концов до отправки в обиталища для сумасшедших.
Но эту жертву официальной таблеточной медицины он так не оставит!! Ни за что на свете! Кто знает, может, кто-нибудь и ему за это когда-то воздаст.
Всякое ведь в жизни бывает. Все мы люди, все мы человеки. Надо! Обязательно надо помочь.
- Люда! Вы что ненормальная?! Ехать в психушку!!..., – выждав, когда матерные выкрики под окном несколько поутихнут, перешел в решительную атаку Гендельман.
В эту минуту пожилой, потертый жизнью Абрам Семенович сделался по-настоящему красив. У него даже расправились под темным бостоновым пиджаком сутуловатые плечи.
Этих слов не произнесла (не догадалась…, не захотела…, не осмелилась…) довольно молодая еще сестра Люси. Но догадался и ОСМЕЛИЛСЯ пожилой,
сам не очень крепкий здоровьем Гендельман!! Вечная слава ему за это!!!
- Не все ли равно, куда мне теперь ехать… - откликнулась, будто пискнула, приговоренная Маргаритой Юрьевной жертва медицинских чиновников.
- Но раз уж так написали, - она взяла с табуретки чуть смятое направление, - то там хоть можно по полгода лежать.
Ошеломленный этой «детской наивностью» бывшей одесситки, Гендельман чуть не упал со стула. Вот когда ему впервые показалось, что пословица
«простота-хуже воровства»- довольно-таки верная пословица… Оставаться такой младенчески наивной фактически на пороге полнейшего небытя могла
лишь доверчивая, открытая всем ветрам, душа.
- Вы же не представляете себе, ЧТО ТАКОЕ ПСИХУШКА?!! – Абрам Семенович вновь с накалом заменял долженствующую бы сейчас быть на его месте Люсину
сестру. – Там ведь вас будут лечить теми же самыми уколами и таблетками, но в каких условиях! В чьем обществе?!
В обществе с ума со-шед-ших людей. Вы отдаете себе отчет?! – Гендальман с удовольствием отметил, что в растерянно-жалких глазах Соколовской все же
мелькнула некая тень сомнения.
Лекарствами и уколами там вам испортят желудок, - Абрам Семенович чуть пригладил свою залысину, - посадят почки и печень. И ваше сердце просто
не выдержит, - он с отчаянием в голосе всплеснул руками. – А потом уже, после, вы, действительно, станете инвалидом! Причем, в тамошней
атмосфере у вас почти наверняка и в самом деле появится психическое заболевание… То есть, это по-настоящему будет конец.
- Что же делать? - Соколовская посмотрела на него, как смотрят утопающие на спасательный круг.
- Давайте для начала хотя бы найдем человека, который сумеет вам правильно поставить диагноз, - Абрам Семенович сам удивлялся своей решимости.
Вообще-то он в элитной научной среде котировался не очень уж высоко. Не умел, как говорится, за себя постоять. Мягкий, инфантильный. Но тут, похоже,
нашлась овечка гораздо слабее его… И Гендельман от души желал хоть как-то облегчить ее участь.
- Вы посмотрите, что с вами на сегодняшний день вытворяют так называемые дипломированные специалисты в белых халатах!
– Абрам Семенович на всякий случай переставил подальше мешавший его ноге деревянный Люсин костыль. – Два месяца они лечили вас
от остеохондроза. На Владимирской будут лечить уже от психоза, - он старательно загибал пальцы на левой руке.
– Потом еще неизвестно от чего…
Гендельман внимательно следил за реакцией больной на его слова.
- Вы лучше полежите-ка немного дома, а мы найдем вам нужного консультанта по вашему «сложному» диагнозу.
- Но тогда мне же в понедельник надо будет явиться на работу!!, – с ужасом, взглянув на отодвинутый в сторону костыль, слабеющим
голосом произнесла-прохрипела Людмила.
«Ну и сложности у этих овечек», - с горечью подумал про себя Абрам Семенович. У человека, можно сказать, жизнь на карту поставлена,
а она все боится больничный лист прострочить…
- Я позвоню вашему заведующему лабораторией, - поспешил успокоить приподнявшуюся, было, на подушке Соколовскую Гендельман.
– Мы с Андреем Владимировичем учились вместе. Объясню ему ситуацию, и он даст вам работу на дому.
- Вот так вот просто Абрам Семенович на глазах убитой горем Людмилы за пять минут решил, казалось, вовсе неразрешимые для нее проблемы!!
- Но завтра же меня должны на скорой…, - пустила в ход свой последний «аргумент» позорно ненаходчивая одесситка.
Гендальман при виде подобной ее растерянности только удивленно потряс головой:
- Я прямо сейчас, - он снова повернул лицо к темнеющему окну, - съезжу к вашей сестре. Давайте-ка мне Верин адрес!
«Вот, пусть они там вместе с Верой и примут решение», - облегченно вздохнула Людмила, царапая на листе бумаги координаты своей младшенькой.
Она настолько уже устала от боли, страданий и унижений, что ей было практически все равно: ехать ли в дурдом, оставаться ли дома. У нее не
было никаких сил для борьбы. Фактически она потихоньку готовила себя к скорой смерти.
ПОМОЩЬ УЧЕНИКА ДОКТОРА БУТЕЙКО БОЛЬНОЙ ХОНДРОЗНИЦЕ:
массаж спины и правка позвоночника по Бутейко.
натирание спины уриной;
Людмиле Соколовской становиться легче.
В этот воскресный вечер Абрам Семенович проявил недюжинную для его пожилого возраста энергию! Он не только съездил, на ночь глядя,
к Вере (а ехать пришлось чуть не на край света – на другой берег большого сибирского моря, и там, в темноте, в совершенно незнакомом
заводском районе разыскивать охраняемый злыми собаками частный домишко). Ему также еще и пришлось убеждать уже смирившуюся с отправкой сестры
в психушку младшенькую срочно переменить решение. Он не только все это проделал… Но Абрам Семенович еще и вернулся в двенадцатом часу ночи к
Соколовской и заявил ей, что уже договорился по телефону и с ее завлабом!! Ей будут выдавать переводы для работы на дому… Короче, столько
сделать за один вечер для Людмилы, сколько сделал для нее двадцать первого октября восемьдесят четвертого года Гендельман, не смогла бы и родная мать.
И это не было у него мгновенной, быстро проходящей вспышкой неожиданного прилива милосердия. В понедельник вечером он снова был у Людмилы.
А утром, перед работой, к ней заскочила Вера. Теперь, после беседы с Абрамом Семеновичем (самой-то вот что-то раньше в голову не пришло…),
она тоже считала, что надо искать человека, который поставит правильный диагноз!
Но искать его, этого ценнейшего специалиста – сие опять же ожидалось от Абрама Семеновича. Ох уж эта наша вреднейшая
привычка перекладывать важные решения на кого-то!... Вот пусть кто-то нам, чего-то (в том числе и лучшую жизнь)
найдет, а мы возражать не будем … Примем даваемое со смущением.
- Будем ждать, пока Гендельман найдет специалиста!, – как о давно решенном (чуть ли не ею самой) брякнула с порога Вера старшей
сестричке, с надеждой взиравшей на нее со своего преисполненного боли и страданий ложа.
- Слушай…, - Вера вдруг отшатнулась от ее кушетки и поднесла к носу сиреневый с двумя вышитыми цветочками надушенный платочек.
– Давай-ка я тебя помою, - она немного приоткрыла форточку: в комнате умирающей стоял весьма ощутимый специфический сладковатый
запах давно немытого, изъеденного болезнями, разлагающегося тела.
- А как ты это сделаешь? – По-прежнему очень слабым голосом почти безучастно отозвалась с подушки сестра. Ее и в самом деле никто
не мыл уже около двух месяцев, а сама она этого была не в состоянии сделать.
- Губкой. Принесу тазик теплой воды и оботру тебя прямо здесь губкой, - после секундного размышления (Людмилу ведь и до ванны не дотащить) нашлась, что ответить Вера.
Она и впрямь обтерла Люсю прямо на кушетке смоченной в теплой, с одеколоном водичке желтой губкой. Без мыла, разумеется. Какое могло быть
мыло при обмывании на постели. Но и это частичное очищение тела теплой водой было воспринято больной, как огромное благо.
Задышали забитые потом и грязью многочисленные поры. Возрадовались приливу свежего воздуха протертые, хотя бы так, клеточки кожи.
Совершив омовение, сестра убежала на работу. А к вечеру в научный городок приехала из Красноярска вызванная Верой Люсина мама.
Зинаида Александровна лишь первый год, как вышла на пенсию. Тут бы немного отдохнуть, последить за собой. И вот такое несчастье – одну из
трех дочерей (среднюю – Люсеньку) не сегодня-завтра могли упечь в сумасшедший дом.
Те тяжких два месяца, что дочурка лежала в больнице, дались матери ох как нелегко. Но приехать навестить загибавшуюся от остеохондроза
Людмилу Зинаида Александровна не смогла.
Сахарным диабетом в тяжелой форме страдал ее муж – старый,
сверхпринципиальный хирург.
Она практически ежедневно колола ему инсулин и считала себя не вправе покинуть супруга даже на пару деньков. Однако, события в Новосибирске
нарастали с угрожающей силой. В конце концов Зинаиде Александровне все же пришлось собираться в дорогу.
Вид дочери просто потряс ее до глубины души. Скрючившаяся в нелепой позе на деревянной кушетке, дошедшая до сорока семи килограммов веса,
апатичная уже ко всем и всему Людмила могла напугать кого угодно.
Еще не распаковавшая с дороги сумку мать тихо и горько заплакала. Она вдруг отчетливо почувствовала, что это, возможно, их последняя
встреча… Пришедший к ним к вечеру, после работы, Абрам Семенович вынужден уже был успокаивать и ободрять не только Люсю, но и эту,
еще на вид довольно крепкую, с лицом постаревшей польской красавицы, женщину.
Гендельман потряс в воздухе принесенными переводами, весело подмигнув Соколовской и, как мог, принялся утешать ощутившую приближение
дочкиного конца мамашу. Обычно у Зинаиды Александровны
не так быстро завязывалиь добрые отношения с незнакомыми людьми.
Но Абрам Семенович понравился ей на все сто процентов. Да еще бы он ей не понравился, когда оказался фактически единственным человеком,
конкретно спасавшим от неминуемой гибели ее родную дочь!
Беседуя между собой, они исподволь бросали изучающие взгляды на Людмилу и у обоих от жалости к ней разрывалось сердце. Безразличная,
почти совершенно неподвижная маленькая живая мумия на их глазах активно превращалась в неживую. Обещанный Гендельманом специалист по
правильным диагнозам требовался до зарезу.
И через день – в среду – двадцать четвертого октября Абрам Семенович, его привел!! Высокий, худощавый, с поповской бородкой
специалист размеренным спокойным шагом (видать, привык иметь дело с безнадежными пациентами) вошел в комнату больной вслед за Абрамом Семеновичем.
- Вот, я привел специалиста! – Гордо, заглядывая снизу в верх на своего спутника, объявил Гендельман. – Знакомьтесь, пожалуйста, Еремин Илья Сергеевич.
После кратковременного знакомства Зинаида Александровна и Абрам Семенович сразу же удалились, оставив Людмилу наедине с приведенным целителем.
Соколовская с некоторым удивлением оглядела светло-серый, несколько мешковато сидевший костюм вновь пришедшего. Чисто машинально отметила
отсутствие привычного белого докторского халата. И чуть дольше задержалась на выразительном, с почти горящими белесоватыми глазами,
лице долгожданного посетителя.
В душу невольно закралось какое-то подозрение. Где-то она уже видела нечто подобное. Во всяком случае, хоть отдаленно похожее…
Но вот где, где? – В затуманенном болью сознании не находилось ответа.
И, наконец, она поняла – на Кого похож знакомый Гендельмана! Он был похож на Иисуса Христа, виденного ею когда-то на обложке
церковной книги. И от того, что она сразу же разгадала эту загадку, ей даже как будто бы полегчало.
Впоследствии, когда у них с Ереминым установились более менее доверительные отношения, он и сам не один раз говорил Соколовской, что
старается походить на Иисуса. Также помогать страждущим. Исполнять свой долг. Но в тот – первый момент – ее поразило чисто внешнее сходство.
.
- Так что же с вами в конце концов такое произошло? – Оглаживая левой рукой свою холеную бородку, Илья Сергеевич примостился на самом
краешке стула, как будто показывая, что особо здесь ему рассиживаться в общем-то и некогда.
Думая, что перед нею сидит настоящий врач, Соколовская принялась было во всех подробностях описывать «историю» своей болезни.
При этом она (считая, что так будет понятнее ее медицинскому светилу) старалась почаще употреблять в своем рассказе заковыристые, чисто медицинские термины.
- …Получается, что у меня распространенный остеохондроз, - Соколовскую несколько раздражало беспечное выражение лица «дипломированного»
эскулапа, никак не реагирующего на все перечисляемые ею «ужасы» ее таинственного заболевания.
– Да, остеохондроз, к тому же еще и осложненный ишиасом и люмбалгией !.. – Зеленоватые глаза Людмилы малость заледенели: «Надо же быть
такому бесчувственному!!» - закипало на изболевшейся душе.
Соколовская, загибая пальцы на обеих руках, принялась объяснять Еремину какие лекарства она принимала и какие инъекции ей делались. «Медик»
с иконописным лицом и бровью не повел.
- …Вот вы знаете, - расстроенная таким «бессердечием», больная от досады неловко дернула головой, - мне даже удалось достать сверхдефицитное
лекарство, - она пошарила слабеющей рукой у изголовья и протянула «бесчувственному» эскулапу синеватую коробочку. – Вот это. Па-па-ин, вроде
бы, - по слогам прочитала страдалица. – Знаете?
- Нет, не знаю, - чуть ли ни с хамским спокойствием отозвался «дипломированный медик». – И знать не хочу! Да это в общем-то не важно. Я ведь
не врач, - озарившая его умиротворенное (с легкими морщинками на лбу) лицо безмятежная улыбка в этот момент уже не показалась Людмиле улыбкой Иисуса…
Но у нее теперь уже не было сил даже на обычную злость. Она бессильно опустила чуть было приподнявшуюся голову на плоскую маленькую подушку.
- То есть, как же это не врач?! – только и прошелестело с кушетки.
«Зачем же тогда Абрам Семенович его ко мне привел?, – мелькнуло на мгновение в мозгу – Если он, этот «лекарь», даже новейших лекарств не знает?
А впрочем – все равно!, – мысленно махнула Соколовская про себя рукой. – Какая разница при ком умирать – при настоящем ли медике или при
самозванце каком-нибудь. Конец-то все равно один и тот же…»
- Вы разрешите я вас все-таки осмотрю? – Словно догадавшись о мыслях своей подопечной, приблизился к ней Илья Сергеевич. – Лягте, пожалуйста, на живот.
- Я не могу, - не отрывая голову от тонкой подушки, с испугом произнесла Людмила.
Каждое движение причиняло ей неимоверную боль. Даже для того, чтобы сходить по малой нужде она в течении почти четверти часа осторожно
переворачивалась на бок. Затем резким движением буквально бросала свое иссохшее тельце на пол. Потом долго отлеживалась от
простреливающей боли из середины спины до самой пятки правой ноги. И лишь после подсовывала под себя горшок! Добираться до туалета по
большой нужде было вовсе невмоготу. И Людмила Валерьевна, чтобы избежать этой тяжкой процедуры в последние дни старалась попросту ничего не есть…
- Ну, две-то минуты сможете продержаться на животе? – Продолжал настаивать на своем необычный визитер.
- Попробую, - видя, что от недипломированного «знахаря» так легко не отвяжешься, нехотя буркнула Соколовская.
- Я ведь последователь скандально известного в нашем городе доктора Бутейко, - помогая Людмиле Валерьевне снять голубую шелковую сорочку, пояснил,
потряхивая клинышком своей бородки, Илья Сергеевич. – Осмотр спины больного у нас одно из непременных условий.
Он осторожно, как перышко, перевернул Людмилу на живот и своими длинными теплыми пальцами принялся делать ей на спине что-то наподобие вибромассажа.
Совершенно неожиданно для себя Соколовская почувствовала, что Еремину удалось расслабить ее страшно спазмированные спинные мышцы. Ей стало значительно
легче! Она пролежала на животе уже более двух, испрошенных Ильей Сергеевичем минут, а обычно в таких случаях жгучей боли пока не испытывала…
-Положите, пожалуйста, руки вдоль туловища. Лобик – на подушку, - продолжал «священнодействовать» последователь опального сибирского ученого.
– Теперь вдохните, - Илья Сергеевич прошелся частыми нажатиями своих горячих больших ладоней вдоль ее позвоночника, снимая, повидимому,
те мышечные зажатия, которые не удалось убрать путем массажа. Людмила услышала, как похрустывают, «вправляясь на место», межпозвоночные
диски, неправильное положение которых, как оказалось, и усугубляло ее болезненное состояние.
Эту процедуру (с нажатиями вдоль позвоночника) Еремин повторил трижды. И с каждым разом Соколовской становилось все лучше и лучше.
-…А теперь надо бы спину мочой натереть…,- отметив повеселевшее выражение лица своей пациентки, деловито добавил Еремин. – Я всегда такими
натираниями правку спины заканчиваю. Вы не будут возражать?
Людмила не возражала. В ее нынешнем положении она не только что мочой, а, пожалуй, и чем похуже с ног до головы бы натерлась, если бы это
могло принести хоть какое-то избавление от страданий.
- И еще вопрос, - Илья Сергеевич немного замялся.- Чъей мочой вы предпочитаете натираться? Вашей собственной, мочой больного человека? Или,
скажем, моей? Мочой человека, в настоящий момент довольно здорового, - он все же отвел в сторону свои белесоватые глаза.
- Мне безразлично, - тихо произнесла Людмила. – Мне это совершенно безразлично. Делайте как лучше.
Илья Сергеевич, заглянув в соседнюю комнату, попросил у ее матери блюдечко и чашечку. Потом вылил туда остававшуюся в ночном горшке мочу и
принялся растирать Люсину спину.
Соколовская вновь ощутила как мягко и плавно скользят по ее спине его теплые (именно теплые и добрые) большие чувствительные ладони. Еремин
повторил втирание несколько раз. Втирал мочу буквально досуха.
И Людмила впервые за много дней вдруг почувствовала блаженство. Да, да! Самое натуральное, неподдельное блаженство! Она лежала на животе и не
испытывала НИКАКОЙ БОЛИ!! Ну совсем никакой. Абсолютно!
Это было невероятно. Но это было так!!! Пока Илья Сергеевич занимался ее спиной, и пока она отдыхала после натирания, Еремин кое-что успел ей
рассказать о себе.
Вероятно то, что считал необходимым сообщить пациентке по ходу своего «лечения». Людмила узнала, например, что он сам на методе Бутейко спасся
от второго инфаркта. Что до первого его, якобы, довела прежняя сварливая жена.
Она, мол, нехорошая, издевалась над его слабым здоровьем. Ему, преподавателю общественных наук, советовала пойти на стройку. Там, дескать,
и то больше зарабатывают.
Видя, что у супруга не хватает сил и здоровья для защиты почти законченной кандидатской диссертации, Марина, мол, лишь усиливала свои желчные нападки на него.
И Еремину, мол, несмотря на двух оставшихся деток, пришлось уйти к другой женщине… Гораздо более старшей, чем он. И тоже, конечно, с детками,
правда, уже переженившимися. «Думаю, что это моя судьба, - с пафосом заявил Илья Сергеевич Людмиле. – Вместе с Валентиной мы, скорее всего, пойдем до конца.»
В голосе его звучала неподдельная вера. Верила в тот момент ему и Соколовская. Но, увы, уже пять лет спустя, оставив Валентине еще одну детку,
Илья Сергеевич обручился с юной бездетной студенткой…
Уподобиться Иисусу ему явно не удалось. Слаб для этого человек.
Блаженство (в отличие от страданий), увы, не бывает очень долговременным. Вскоре Соколовская почувствовала, что привычная боль потихоньку вновь
овладевает ее ногой и нижним отделом позвоночника. И Илья Сергеевич по ее сигналу перевернул Людмилу с живота на спину.
Уходя, он оставил своей пациентки потрепанную инструкцию по методу Бутейко.
- Я вас очень прошу внимательно ее изучить, - поднимаясь со стула, попросил Еремин больную. – Встретимся через два дня.
В коридоре Илью Сергеевича остановила Люсина мама. Стесняясь и краснея, она стала выяснять у Еремина, сколько она должна ему за этот визит,
и какой будет плата за последующие.
- Видите ли,- деликатно прервал ее сбивчивые вопросы специалист по нетрадиционным методам лечения. – В благодарность доктору Бутейко за
собственное избавление от второго инфаркта, я дал обет, - даже в полутемном коридоре Зинаида Александровна заметила, как поблескивают
его влажноватые глаза. – Дал обет совершенно безвозмездно вылечить методом Бутейко несколько тяжелых больных, оставленных на произвол
судьбы официальной медициной.
И вообще… - видя, что мать Людмилы собирается ему возразить, уже с нажимом добавил Еремин. – Мы же, я имею ввиду многих из Бутейковцев,
вообще ведь, по сути дела, являемся последователями Иисуса Христа. И деньги за лечение не берем.
Это была, конечно, лишь полуправда. Не брать за свой полуподпольный труд совершенно ничего редкие еще в те годы последователи опального
ученого, безусловно же, не могли. Ведь их (за приверженность гонимому Учителю) зачастую тормозили по службе. Не давали продвигаться.
Кое-кто частенько сидел даже и без всякой работы. А жить-то на что-то нужно ведь было…
Но убогая Люсина квартира так ярко свидетельствовала о настоящей, беспросветной нужде, что взять что-либо за оказываемую помощь с
ее исстрадавшейся хозяйки было бы, пожалуй, большим грехом не только для последователей Иисуса Христа…
Так и не добившись от Еремина объяснений условий оплаты его лечения, Зинаида Алексеевна проводила гостя до дверей.
ПЕРВЫЕ, УСЛЫШАННЫЕ ЛЮСЕЙ В АКАДЕМГОРОДКЕ, ЛЕКЦИИ БУТЕЙКО. ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ:
Еремин дает больной инструкцию по методу Бутейко;
тяжкие, но спасительные оздоровительные чистки.
Илья Сергеевич ушел, а принесенная им инструкция по методу Бутейко осталась… Ее следовало читать. Люся нехотя перевернула несколько первых страничек. Читать о методе
Бутейко ей, честно говоря, не слишком хотелось. Во-первых, о Бутейко в научном городке ходили слухи, как о специалисте по дыханию. И Соколовская вполне искренне недоумевала – какое отношение может иметь дыхание к ее бедным изболевшимся костям…
А во-вторых, сам опальный ученый, которого она уже несколько раз видела на публичных лекциях, произвел на нее довольно отталкивающее впечатление. Первый раз она услышала опального доктора зимой тысяча девятьсот восьмидесятого года в городковском Доме Ученых.
Она тогда только-только приехала в Сибирь из Одессы. И ее институтский коллега Герман Лещ, у которого в этот период вдруг пошатнулось здоровье, уговорил ее посмотреть на неординарного ученого.
Возможно, появись тогда Людмила в зале городковского Дома Ученых не из солнечной теплой и своенравной… Одессы, у нее бы сложилось несколько другое (более благоприятное) впечатление о Константине Павловиче.
Но она приехала из приморской Одессы, пропитанная духом и разговорами своего тамошнего интеллигентского окружения. Одна из ее подруг (назойливо стремившаяся стать наиболее близкой), Рита Головкова довольно основательно ввела ее в круг своих элитных одесских знакомых. И Соколовская быстренько усвоила привычки и манеру поведения одесской элиты. Интеллигенты ее круга, например, обожали лечиться. Использовали они при этом наиболее дорогие и дефицитные лекарства, по блату попадая на консультации медицинских светил.
Бутейко же здесь, в холодной Сибири, проповедовал с научной сцены практически безлекарственный метод волевой ликвидации глубокого дыхания…
Высокоинтеллектуальные знакомые Людмилы в Одессе при разговоре с человеком не их домашнего круга обычно слегка наклоняли голову, чуть горбились. И беседу вели весьма вкрадчивым голосом, как бы заглядывая на собеседника снизу вверх. Это происходило, безусловно, не от того, что они себя считали в чем-то ниже собеседника… Отнюдь. Но такова была их манера поведения.
Бутейко же стоял на сцене заполненного городской научной элитой зала вызывающе прямой, вызывающе стройный. С высоко поднятой кверху головой. И говорил он совсем не вкрадчивым, елейным голосом. Можно сказать, что рубил фразами зал сплеча. «Медицина до меня… Медицина после меня… » - такое невозможно произнести, сгорбившись.
И уже одно это – чисто внешние атрибуты – поначалу резко оттолкнуло от него суперинтеллигентскую одесскую штучку. Соколовской уже было не так-то и важно ЧТО(!) говорил ученый. То, КАК(!) он это говорил, ее явно не устраивало…
«Подумаешь, новый гений непризнанный отыскался», - так и вертелось на ее южном остреньком язычке.
Но, тем не менее (несмотря на чужую ей манеру поведения доктора), его, обремененной высокими титулами научной оппонентке Людмила не позавидовала. Член-корреспондент Академии Медицинских Наук- Нелли Борисовна Плутархова смотрелась у микрофона на фоне
Бутейко куда как не ахти.
Толстая, рыхлая, брызгающая слюной член-корша все время горбатилась. В споре с
Бутейко Плутарховой постоянно не хватало аргументов. Она сбивалась, терялась. Неимоверно злилась.
И под конец, чтобы окончательно «убедить» зал в том, что глубокое дыхание вовсе не вредно для здоровья, она достала из кармана розовый детский шарик и изо всех сил принялась прямо на сцене его надувать… Мигом, конечно же, побагровела. Стала задыхаться…
Соколовской все это крайне не понравилось. На член-коршу ей уже было неприятно смотреть. И не взирая на возникшую ранее, вследствие его (как ей казалось) высокомерного поведения, неприязнь к
Бутейко, Людмила подсознательно чувствовала, что правда-то скорее всего на его стороне… Поскольку и последнему кретину (окажись он в этом зале) стало бы ясно, что уж кто-кто, а Плутархова в разыгравшейся на глазах у всех присутствующих научной баталииправой быть не может!
Холодный ум аналитика, мощь аргументации, безупречная логика рассуждений Константина Павловича не шли ни в какое сравнение с детским лепетом никчемных «возражений» академического члена-корреспондента.
Когда Людмила вместе с Лещом выходила из зала, Герман тронул ее за локоть.
- Ну как? Потрясно выступал Бутейко?! – в голосе Германа сквозило неприкрытое восхищение.
- Знаешь, что, - вылила на него «ушат холодной воды» Соколовская. – Возможно, во всей этой куче навоза и есть жемчужное зерно, но мне, ей - Богу, не хочется ее ворошить для того, чтобы его отыскивать.
Поскольку Бутейко и Плутархова все время спорили об истинных причинах возникновения астмы и эмфиземы легких, или касались мало трогавших Людмилу бронхитов, то спор их ее не особенно заинтересовал.
Уже тогда, зимой тысяча девятьсот восьмидесятого года, она была весьма нездоровым человеком!.. Частенько донимали упорные головные боли. Но связи между причинами, вызывавшими бронхиальную астму и, допустим, причинами головной боли Соколовская в то время не уловила никакой… Чисто же научный, медицинский спор не мог вызвать в ней живого отклика. Ей хватало споров и в теоретической физике.
Поэтому она не стала сторонницей метода волевой ликвидации глубокого дыхания в том памятном тысяча девятьсот восьмидесятом году. И наказание свыше не замедлило ее постигнуть! Октябрь восемьдесят четвертого Людмила встретила уже почти что не жиличкой на этом прекрасном белом свете…
За эти четыре пробежавших с той поры года она еще раз побывала на лекции Бутейко. В тысяча девятьсот восемьдесят третьем году, в здании Вычислительного центра, где работала ее сестра. Вера, буквально, за руку вытащила ее на эту встречу ученого с коллективом их института.
Судьба давала Людмиле еще один шанс избежать рокового для нее октября восемьдесят четвертого! Но Соколовская им опять не воспользовалась… Все такой же стройный, как и три года назад, Константин Павлович на этот раз читал лекцию о питании.
Говорил о моноеденеи.О нежелательности употребления за столом нескольких продуктов одновременно. Призывал отказаться от мяса, рыбы и яиц.
- А как же горцы?, – задали ему программисты «коварный» вопрос. – Уж пастухи-то там в горах, поди, одной бараниной питаются…
- Вы ошибаетесь, - нахмурил светлые брови Константин Павлович. – Если бы пастухи питались одной бараниной, то к концу сезона им просто некого было бы пасти… - в зале послышался смех.
- В том-то и секрет их долголетия, что едят они, в основном, всякие похлебки, да каши. Плюс овечий сыр. А мясо – только по большим праздникам.
Еще на этой лекции Бутейко объяснил, что в пищу лучше всего употреблять природную каменную соль прямо из карьера. А вот магазинной йодированной соли следует избегать. Поскольку в ней после очистки остается лишь один натрий хлор. Тогда как человеческому организму нужен и калий, и магний, и марганец, и другие простые элементы, имеющиеся в соли природной, но теряющиеся при всевозможных ее промышленных обработках.
Эта вторичная встреча с неординарным ученым, увы, также произвела на Соколовскую отталкивающее впечатление. В те годы она была (как и подавляющее большинство населения страны) жуткой мясной наркоманкой. Сочинения Поля Брэгга тогда скрывались от народа за семью печатями.
По рукам лишь изредка ходили слабые и недостоверные подпольные переводы американского немясоеда. Поэтому после этой лекции Люся всю дорогу домой, буквально, плевалась от возмущения.
«Надо же, что выдумал – не есть мясо!, – она припомнила стройную фигуру лектора теперь уже в сугубо отрицательном смысле. Сам-то вот,
Бутейко, вон какой сухощавый. Все скулы ему утянуло. А туда же – мясо не ешьте. Вот и будут все такие, как он, сухопарые…
Нет уж, коли ты специалист по дыханию – нечего соваться в проблемы питания!» - сделала Людмила для себя категорический вывод.
Иного она в ту пору и помыслить не могла: если только бабушка не встречала ее после работы мясным ужином – дома устраивался настоящий скандал.
- Люсенька, я мяска-то не успела разморозить, поешь-ка сегодня хоть яичницу, - смущенно оправдываясь перед внучкой, лепетала бабуля.
- Какая яичница?! – чуть не рычала бывшая одесситка. – Я сколько здоровья, сколько сил сегодня на работе оставила, а вы мне яички?!... Да я, если сейчас мяса не поем, то завтра с постели не встану!!
Такие вот были времена в научном городке образца тысяча девятьсот восемьдесят третьего года… Такие были нравы.
На следующую лекцию (а Бутейко читал в Верином институте целый цикл) Соколовская уже не пошла. Ведь, помимо отказа от мяса, Константин Павлович предлагал не ограничивать употребление соли. А это тоже шло вразрез с тогдашними общепринятыми медицинскими взглядами.
Слушать продолжение подобного «бреда» Людмила не пожелала. И преспокойно продолжала поглощать приготавливаемые бабулей котлеты, биточки и прочее в таком же духе. Так было уютней на душе. Но не уютно уже вскорости оказалось ее организму…
Лекции ученого в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году прослушала сестра. Многое старательно законспектировала. А потом выслала конспект в Красноярск матери. И Зинаида Алексеевна оценила дочерин труд! Конспекты были ею тщательно проработаны. Более того, предпринимались мамашей и попытки самостоятельного овладения методом волевой ликвидации глубокого дыхания.
Как и всякие попытки такого рода без помощи опытного методиста, они не могли увенчаться полным успехом. Но от некоторых своих болячек Зинаида Алексеевне все же удалось избавиться…
И немудрено, что после ухода Еремина, именно она с жаром схватилась за оставленную им инструкцию. Люся-то читала ее явно нехотя. Через пятое на десятое. Зинаида же Алексеевна разбирала, буквально, каждую фразу. У нее скопилось немало вопросов. И с этими вопросами она постоянно обращалась к Людмиле за разъяснениями.
Та что-то бурчала в ответ. Какие там разъяснения, если сама читала через пень-колоду… Но, когда в пятницу к Соколовской опять пришел Еремин, ей стало стыдно за свое отношение к инструкции.
Илья Сергеевич вновь поправил ей спину, натер как следует мочой. А перед уходом спросил, как обстоят дела с чтением методички. Спросил-то вроде бы вскользь. Но так взглянул при этом на свою подопечную, что мигом по растерянному выражению ее лица обо всем догадался…
И тогда, уже совершенно другим, официально-сухим тоном отчеканил, что в следующий свой приход строго проэкзаменует болезную по всем пунктам
Бутейковского руководства. Ну, а поскольку Людмиле после его вторичного прихода стало значительно легче, то уклоняться от подобного экзамена ей показалось уже неудобным. Пересиливая себя, она принялась за «неинтересное» чтение. Читалось все равно (несмотря на волевые усилия) неважнецки. Однако материны расспросы (по непонятным местам) подбадривали. Заставляли больную быть более внимательной в изучении отдельных абзацев.
Видя, что дела у дочери пошли на лад, Зинаида Алексеевна в воскресенье вечером укатила в Красноярск. Там оставался без надзора муж – тяжелейший диабетик, ветеран Финской и Второй Отечественной войны. Старый хирург нуждался в ежедневных инсулиновых инъекциях, которые ему делала его супруга.
Людмила уже могла лежать на боку. К ней вернулся аппетит. Но вот мясо (как это ни странно!) ей совершенно не хотелось. Один запах куриного бульона вызывал у нее тошноту.
Илья Сергеевич пообещал зайти к Соколовской тридцатого октября, во вторник. И в понедельник, двадцать девятого, она особенно налегла на инструкцию. И хотя обучиться настоящему уменьшению глубины дыхания по одной только (весьма тогда еще несовершенной) инструкции удалось очень не многим бутейковским пациентам, Людмила, вероятно, попала в число особо одаренных читателей нетолстой брошюрки.
В ночь, с понедельника на вторник, у нее началасьсильная чистка организма, которая свидетельствовала о весьма ощутимых успехах в деле освоения (пусть пока на подсознательном уровне) метода волевой ликвидации глубокого дыхания!..
Примерно, часа в три ночи Соколовская неожиданно проснулась. У нее появилось ощущение, как будто из самой глубины ее желудка идет вверх горячий воздух, наполненный запахом лекарств. Тех самых лекарств, которыми ее вдосталь напичкали эскулапы на протяжении ее болезни!!...
Почувствовав, что ей становится жарко, Людмила хотела было скинуть с себя ватное одеяло. Но вдруг она вспомнила, что в инструкции предлагалось во время очищения (а у нее, похоже, чистился желудок) как следует пропотеть.
И, как ни хотелось ей избавиться от жаркого одеяла, она все же накрылась им с головой. Тут уж из нее просто клубами повалил лекарственный жар. Через несколько минут Соколовская взмокла до нитки и затаилась, как мышка. А затаившись, незаметно для себя, снова уснула.
Но в четыре часа утра пришлось проснуться еще раз. Сильный рвотный позыв буквально погнал ее из постели. Поначалу Людмила попыталась эту рвоту сдержать. Ведь убирать за нею сейчас, ночью, пришлось бы старой и больной бабушке…
Однако, вскоре страдалица поняла, что долго она не продержится. И решила вырвать в туалете. Потихоньку, как уж смогла, поползла по их длинному и узкому квартирному коридору. Когда Людмила добралась до заветного унитаза, ей пришла в голову не лишенная практического смысла идея: зачем блевать, когда можно попытаться выбросить все лишнее из кишечника естественным, гораздо более привычным путем. И она со стоном взгромоздилась на прохладный стульчак.
Вот тут-то из нее буквально хлынуло все то, что так настойчиво просилось наружу. Хотя Соколовская ведь почти ничего и не ела за эти последние дни (лишь после визитов Еремина пришел небольшой аппетит), из нее, тем не менее, вышло наружу целых три полных унитазных чаши всякого дерьма средней консистенции!!!
И все выходящее издавало жуткий лекарственный запах. Уже к концу этого лекарственно-отходного исхода она буквально начала умирать в замкнутом каменном мешке по -ночному гулкого туалета.
Непрерывное исхождение дерьма, холодный пот, покрывший все ее исстрадавшееся усохшее тельце, жуткая слабость – все это наталкивало Соколовскую на мысль о близкой и бесславной кончине: «Ну вот, значит, я умираю…»
Но, как ни странно, страха перед надвигавшейся гибелью у нее не было. Она простопокорилась судьбе. Может быть, впервые за все последние кошмарные месяцы к ней пришло мирское смирение. Людмила, словно бы, каким-то внутренним чутьем поняла, что, вероятно, и в самом деле все происходящее на белом свете есть не что иное, как «суета сует» и ничего больше.
Поняла и блаженно успокоилась. И в тот самый миг, когда смирение со свершившимся по-настоящему овладело ею, откуда-то Свыше (по иному не скажешь) к ней пришла помощь!
Приготовившись умереть безо всякого сопротивления, она вдруг почувствовала себя значительно лучше. Потом, через годы, Соколовская узнала, что безмятежность, спокойствие и твердость духа – одно из непреложнейших условий истинного прихода к Здоровью.
Соколовской стало значительно лучше,и у нее хватило сил доползти обратно до кровати. Вновь она уснула на какой-то часок. В шесть утра опять ее поднял ото сна рвотный рефлекс. Но (о чудо!) к туалету Людмила уже не ползла, а СМОГЛА ПРОЙТИ ПЕШКОМ!!!
Правда, потихоньку. Вдоль стеночки, на ощупь. Но дошла (а не ползла) до самой уборной! И вновь было извержение (сплошным потоком) многочисленных отходов болезни. Снова трижды наполнялась ими унитазная чаша.
Снова Соколовской казалось, что она близка к смерти. Но она уже твердо знала, что это – не смерть Хотя температура, после измерения, оказалась 34,8 градусов С.
От шума в туалете проснулась бабушка. Поначалу здорово перепугалась. Спросила внучку, что можно для нее сделать. Люся попросила крепкого чая с сухариком, чтобы закрепить желудок.
Встревоженная не на шутку происходящим с Людмилой, бабуля мигом все исполнила и побежала к телефону-автомату звонить Еремину.
- Не пугайтесь, бабушка, - успокоил ее, как мог, в телефонную трубку поднятый с постели Илья Сергеевич. – У Людмилы пошла оздоровительная чистка. И это очень хорошо! Мы ее так долго ждали!!
Голос у Еремина спросонья был довольно хрипловатый, и бабушка попросила его говорить погромче.
- Люся хочет помыться. Можно? – кричала она в свою очередь так, что на нее начали оглядываться редкие еще в этот час прохожие.
- Можно. Но только теплой водой и без мыла, - разрешил Бутейковский лекарь.
То, что Люся смогла (при небольшой помощи бабули) почти самостоятельно залезть в ванну, было для нее за сегодняшнее утро открытием номер два.
Мария Николаевна, как и было ей велено, обмыла внучку теплым душиком безо всякого мыла. Наконец-то смогла сменить ей постель. Постирала грязное белье, и после сказала, что оно ужасно пахло лекарствами. Даже намного сильнее, чем стиранные ею когда-то халаты Люсиного отца, хирурга по профессии.
Как обучиться методу Бутейко? Открыта запись на обучение методу Бутейко с получением «Практического видео-курса метода Бутейко» записаться на обучение >>
Автор трилогии «Открытие доктора Бутейко».
Методист Бутейко с 27 летним стажем.
Сергей Георгиевич Алтухов.
Итак, уважаемые наши читатели, вы открыли первую страницу третьего тома документального романа-трилогии:
«Открытие доктора Бутейко». Что ждет вас в этой книге? А ждет вас удивительное Открытие! Оказывается и
тем женщинам, которым врачи по разным показаниям… запрещают иметь ребенка, можно рожать на МЕТОДЕ К.П. БУТЕЙКО!
Как обучиться методу Бутейко?
